Цвета и звуки чеховской степи в одноименном произведении писателя

А. П. Чехов давно стал одной из самых значительных фигур в области литературы ушедшего в историю XX столетия. Его творчество, язык его произведений уже не одно десятилетие изучают многие лингвисты и литературоведы всего мира.

Предметом моего исследования стал язык повести “Степь”, произведения, самым тесным образом связанного с нашими родными местами. Это замечательное творение А. П. Чехова вызывает огромный интерес, поскольку было написано после поездки писателя весной 1887 года по Приазовью. Описание степи у Чехова – это не просто реальная картина природы, не только передача атмосферы, порождающей определенное настроение у маленького героя – Егорушки; чеховская степь – сущность произведения, его лирическая тема, определяющая стройность и целостность всего лирического повествования.

Ощущения писателя, связанные с посещением родных для него мест, поэтические воспоминания детства и юности, лежащие в основе “Степи”, производят на нас, читателей, такое сильное впечатление во многом благодаря удивительному многообразию цветов и звуков, в полной мере отражающих настроение степи.

Изучение, исследование языка произведения с точки зрения звукописи и цветописи и легло в основу моей работы.

Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля. Славянский хаос бушует в нем.

Н. Бердяев.

О власти пространств над русской душой

Повесть «Степь», в которой наш замечательный земляк Антон Павлович Чехов обращается к проблеме русского пространства, проблеме русского человека и русской природы, принадлежит, безусловно, к величайшим его достижениям. Показывая русский ландшафт, нашу степь во всей их трагической красоте, Чехов попытался сказать правду о человеке и жизни.

Это произведение писателя вызывает у нас особый интерес, потому что, с одной стороны, повесть можно назвать степной энциклопедией, рисующей картину степной жизни, степной природы, людей. С другой стороны – это лирическая песня о красоте людей и природы наших родных мест.

Для того чтобы понять, насколько значима и специфична чеховская повесть, имеет смысл рассмотреть взгляды писателя на роль пейзажа в художественном произведении.

Чехов считал, что пейзаж должен играть служебную роль. Он нигде не давал очень развернутых картин природы, имеющих самодовлеющее значение. Пейзажные зарисовки Чехова лаконичны, но всегда значимы. Они вкрапливаются в произведение, создавая нужное писателю настроение, или составляют фон развивающихся событий. Писатель считал, что пейзажи должны отличаться колоритностью, красочностью: «Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображаемый пейзаж. ». Однако красочность должна достигаться отнюдь не романтизацией природы, а «только простотой».

Приём начинать произведение с развёрнутых описаний природы Чехов считал устаревшим. «Описания природы тогда лишь уместны и не портят дела, когда они кстати, когда помогают Вам сообщить читателю то или другое настроение, как музыка в мелодекламации».

В тех же случаях, когда пейзажные зарисовки очень длинны, они, по мнению писателя, заслоняют действие и ослабляют впечатление.

Природа, считал Чехов, даёт почувствовать величие человека, его огромные возможности. Природа не живёт вне человека. Сам писатель всегда рисует её через восприятие действующего лица.

Пейзаж в его рассказах максимально психологичен, лиричен, соотнесён с человеческими переживаниями. Природа всегда очеловечена (у тополя стройная фигура, птицы плачут и жалуются на судьбу, степь сознаёт, что она одинока, лучи солнца играют и улыбаются и т. д. ).

Максимально приближая природу к человеку, Чехов изображает её в соответствии с особенностями психики воспринимающего её героя, с его душевным состоянием, профессией и т. д. Через восприятие природы раскрывается внутренний мир героя, это придаёт ему особенную многозначительность, зримость, впечатляемость.

Чаще всего природа перестаёт быть равнодушной, бесстрастной свидетельницей человеческих переживаний; она принимает в них участие и этим смягчает, облагораживает их или, контрастируя с ними, подчёркивает их трагедийность.

Автор считает, что пейзаж играет сюжетную роль. Намекая на высшие возможности человека, именно пейзаж заставляет его думать о жизни, способствует прозрению, приближает его.

Ещё одной функцией пейзажа, по мнению литературоведов, является лирическая. В ранних произведениях этот лирический момент присутствует в форме лирических медитаций, размышлений в грустно-вопросительном тоне. В качестве примера можно привести фрагмент из повести «Степь», когда Егорушка видит одинокий тополь: «Кто его посадил и зачем он здесь—бог его знает. От его стройной фигуры и зелёной одежды трудно оторвать глаза. Счастлив ли этот красавец? Летом зной, зимой стужа и метели, осенние страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердитого воющего ветра, а главное — всю жизнь один, один. »

В зрелых произведениях эти лирические медитации сочетаются с лирическими обобщениями. В связи с этим следует отметить и ведущую функцию пейзажа: через пейзаж намекается на близкое торжество «нормы», на несовместимость с ней «тусклого хаоса мещанской обыденщины».

Часто пейзаж играет и обобщающе-символическую роль. Борьба света и тьмы, прекрасного и безобразного в природе и победа красоты, света символизирует победу этих начал в жизни, торжество их в душе человека.

В своих произведениях, пренебрегая громоздкими подробными описаниями, подчеркивая неоднократно устарелость тургеневской манеры с её подробной детализацией, Чехов через деталь, через впечатления героя воссоздаёт картину. «В описаниях природы,— пишет он,— надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получатся лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звёздочкой мелькало стёклышко разбитой бутылки и покатилось шаром чёрная тень собаки».

Природа у Чехова дана не как неподвижная декорация, а в динамике, игре красок; она живёт, дышит, меняется - она издает звуки! В этом я убедилась, исследуя текст повести “Степь”.

История создания «Степи»

Мне представляется крайне интересным проследить историю создания «Степи». Это поможет понять особенность чеховского восприятия русского пространства, русского человека, русской природы.

Первое упоминание о начале работы над «Степью» мы находим в письме к И. Л. Леонтьеву (Щеглову) от 1 января 1888 г. : «Передайте добрейшему А. Н. Плещееву, что я начал (. ) для „Северного вестника" (. ) степной рассказ».

Непосредственный повод для начала работы над «Степью» появился, очевидно, в декабре 1887 г. , когда В. Г. Короленко передал Чехову просьбу Н. К. Михайловского — написать для «Северного вестника» большую повесть. В письмо к Короленко от 9 января 1888 г. Чехов замечал, что "Степь" была начата c его дружеского совета.

Мысль о крупной вещи, предназначенной для «толстого» журнала, возникла у Чехова раньше, по-видимому, еще весной 1886 г. , когда он получил письмо Д. В. Григоровича. В этом письме, датированном 25 марта 1886 г. , Григорович писал: «Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий (. ) Бросьте срочную работу (. ) Голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного (. ) Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время но газетам; Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики».

Григорович обращал особенное внимание на пейзажные описания Чехова. В рассказах 1885—1887 годов Чехов серьезно работал над психологическим пейзажем. Некоторые яркие детали из этих рассказов были развернуты в «Степи». Так, один из основных «музыкальных» мотивов повести (тихая песня) был намечен уже в «Егере» (1885); ветряк, сопровождающий Егорушку на протяжении всей первой главы, появился в рассказе «Перекати-поле» (1887).

В 1887 г. несколько упрочилось материальное положение Чехова, он получил возможность отдавать литературе больше, чем «часа 2- 3 в день, и кусочек ночи, т. е. время, годное только для мелкой работы» (письмо Григоровичу 28 марта 1886 г. ). Теперь уже не только Григорович, но и Плещеев, и Л. С. Суворин, и В. В. Билибин настойчиво советовали Чехову «писать крупное». Весною 1887 г. Чехов предпринял, как уже указывалось, длительную поездку по Приазовью, побывав в Таганроге, Новочеркасске, Рагозиной балке, Луганске, в Святых горах.

10 февраля 1887 г. он писал Суворину: «Чтобы не высохнуть, в конце марта уеду на юг, в Донскую область, в Воронежскую губернию и проч. , где встречу весну и возобновлю в памяти то, что уже начало тускнуть. Тогда, думаю, работа пойдет живее». В письмо к родным от 7 апреля 1887 г. говорилось: «Пахнет степью и слышно, как поют птицы. Вижу старых приятелей — коршунов, летающих над степью. Курганчики, водокачки, стройки — всё знакомо и памятно (. ) Хохлы, волы, коршуны, белые хаты, южные речки, ветви донецкой дороги с одной телеграфной проволокой, дочки помещиков и арендаторов, рыжие собаки, зелень — все это мелькает, как сон. » А через месяц, в письме 5 мая 1887 г. , заметил: «Напоэтился я по самое горло: на 5 лет хватит».

О том, что в основу «Степи» легли впечатления, связанные с Таганрогом и Приазовьем, Чехов писал двоюродному брату Г. М. Чехову 9 февраля 1888 г. : «Главное действующее лицо у меня называется Егорушкой, а действие происходит на юге, недалеко от Таганрога».

Связывая свою повесть с реальной местностью («на юге, недалеко от Таганрога»), удостоверяя точность пейзажных деталей и бытовых подробностей, Чехов, разумеется, не считал «Степь» бытоописательным или, тем более, этнографическим сочинением. Если сопоставить повесть с географической картой Приазовья, обнаружатся многочисленные и, несомненно, сознательные расхождения. Так, например, в конце VII главы говорится: «Впереди за рекой пестрела громадная гора, усеянная домами и церквами; у подножия горы около товарных вагонов бегал локомотив. » Большая река, которую Егорушка увидел впервые в жизни,— это, несомненно, Дон, а город на горе — Ростов; но чтобы увидеть Ростов так, как сказано в повести, нужно приближаться к нему со стороны Батайска, переезжая Дон по наплавному мосту с левого па правый берег. Обоз же двигался с противоположной стороны, и коли бы Чехов руководствовался реальной географией, Егорушка, подъезжая к городу, не увидел бы ни громадной горы, ни реки, ни железнодорожной ветки с локомотивом: перед ним на той же степной равнине появились бы предместья Ростова, обоз пересек бы речушку Каменку и затем выехал на мощенный булыжником проспект, который во времена Чехова так и назывался — Таганрогский. География «Степи» — это обобщенная, вымышленная география; она подчинена художественному замыслу повести.

Во время работы над «Степью» Чехов написал более двадцати писем, в той или иной степени раскрывающих творческую историю повести. Знакомство с письмами Чехова помогло восстановить историю создания этого удивительного произведения.

Писатель, несомненно, отчетливо понимал, насколько необычным был его новый замысел. «Странная она какая-то»,— писал он о «Степи» Леонтьеву (Щеглову) 22 января 1888 г.

Воплощение этого замысла было связано с огромными трудностями. Чехову пришлось преодолевать привычную манеру письма. 9 января 1888 г. он писал Короленко: «Для почина взялся описать степь, степных людей и то, что я пережил в степи. Тема хорошая, пишется весело, но, к несчастью, от непривычки писать длинно, от страха написать лишнее я впадаю в крайность: каждая страница выходит компактной, как маленький рассказ, картины громоздятся, теснятся и, заслоняя друг друга, губят общее впечатление. В результате получается не картина, в которой все частности, как звезды на небе, слились в одно общее, а конспект, сухой перечень впечатлений».

Главная трудность для Чехова заключалась, по-видимому, не в объеме повествования, но в «бессюжетности». «Сюжет „Степи" незначителен»,— заметил он в письме к Плещееву от 3 февраля 1888 г. Отдельные главы повести связывались между собой лишь единым поэтическим настроением, общим топом, внутренней мелодией. «Каждая отдельная глава составляет особый рассказ, и все главы связаны, как пять фигур в кадрили, близким родством. Я стараюсь, чтобы у них был общий запах и общий тон»,— писал Чехов Григоровичу 12 января 1888 г. Поэтому в письмах о «Степи» так много говорится о «тоне», о музыкальном звучании «степной темы», о запахе сена, о «стихах в прозе»: «Сюжет поэтичный, и если я не сорвусь с того тона, каким начал, то кое-что выйдет у меня „из ряда вон выдающее"» (Плещееву, 19 января 1888 г. ); «. все-таки, в общем, она не удовлетворяет меня, хотя местами и попадаются в ней “стихи в прозе”» (Плещееву, 23 января 1888 г. ); «Пока писал, я чувствовал, что пахло около меня летом и степью» (Плещееву, 3 февраля 1888 г. ).

Посылая законченную рукопись повести Плещееву, Чехов в письме от 3 февраля 1888г. просил: ”Похлопочите, чтоб моя ”Степь” вся целиком вошла в один номер, ибо дробить ее невозможно, в чем Вы сами убедитесь по прочтении”.

Плещеев же сообщил, что ”Степь” отдана в набор, “пойдет вся целиком” (т. е. в одном номере).

До 15 февраля повесть была уже набрана. Михайловский, читавший «Степь» в корректуре, сообщил Чехову в письме от 15 февраля 1888 г. свое мнение о ней и в конце заметил: “Я дополнил Вашу подпись, - не Ан, а Антон Чехов. Есть, говорят, другой Чехов, да и вообще что фамилия не редкая, а Вы – редкий. Прецедент – Глеб Успенский”.

Закончив работу над «Степью», Чехов думал о ее продолжении. “Если она будет иметь хоть малейший успех, то я положу ее в основание большущей повести, и буду продолжать, - писал он Плещееву 3 февраля 1888 г. – Вы увидите в ней не одну фигуру, заслуживающую внимания и более широкого изображения”.

Но в дальнейшем к планам продолжения «Степи» Чехов уже не возвращался. Истории Егорушки была завершена. «Удалась она или нет, не знаю, но, во всяком случае, она мой шедевр, лучше сделать не сумею»,— писал Чехов Лазареву (Грузинскому) 4 феврали 1888 г.

М. Горький, высоко ценивший творчество Чехова, в своих воспоминаниях говорил о его повести «Степь» - «рассказ ароматный, легкий и такой, по-русски, задумчиво-грустный. Рассказ – для себя Все – ясно, все слова – просты, каждое – на своем месте».

Анализ чеховского текста

Чехов тонко чувствует красоту природы, родных для него мест. Прелесть степи «во всём, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа даёт отклик прекрасной суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей».

Мы видим, что Антон Павлович пишет простыми словами, зато искусно сплетает их в красивое целое. Поэтому самые лирические места в его произведениях и связаны с пейзажем.

После близкого общения с чеховской прозой я пришла к выводу, что больше всего его вдохновляла степь.

Она у Чехова живет своей жизнью и развивается по своим законам.

Июльская степь на глазах ехавших меняется несколько раз: вот она «широкая и величественная, улыбающаяся»; то вдруг «обманутая степь замирает; то поднимает ропот, все кружит и затуманивает солнце». Читая Чехова, понимаешь, что разноликая степь величественна и просторна, страшна и не всегда понятна. А происходит это потому, что дается она в произведении в разных восприятиях – автора и его маленького героя.

В чеховской повести «Степь» мы отмечаем и олицетворения, и метафоры: роса испарилась, воздух застыл, трава и бурьян подняли ропот, чернота дыхнула белым огнем.

Есть лирические и изобразительные эпитеты: широкая, бесконечная равнина (изобразительные), обманутая степь, загорелые холмы (лирические).

У Чехова степь по-особому одухотворена: «сбросила полутень, улыбнулась и засверкала росой Солнце над ней, как хозяйка по утрам, тихо, без хлопот принялось за свою работу».

Однако самой яркой особенностью описания степи является изобилие звуков и красок. Благодаря особенностям чеховского языка степь становится действующим лицом, живым человеком.

Цвета чеховской степи

Номер главы цвета

VIII всего итого белый 6 1 1 1 1 6 3 2 21 21 красный кумачовый багряный багровый 4

1 1 7

36 черный 3 2 9 5 2 7 28 28 ярко-желтый желтый 2

2 2

2 4 рыжий 1 1 3 1 3 9 9 бледно-зеленый буро-зеленый зеленый бурый

17 синий голубой сизый 1

1 1 6

9 серый пепельно-седой седой 1

1 1 1 10

13 розовый лиловый

10 11 прозрачный 1 1 1 3 3 карие 1 1 1 золотой 1 1 1 3 3 русый 3 3 3 коричневый 1 1 1

Состояние и настроение природы в произведении Чехова «Степь» очень ёмко и точно передают различные цвета, используемые писателем.

Тщательно изучив и проанализировав текст повести, я составила таблицу, отражающую всю палитру красок чеховской степи. Рассмотрим таблицу на стр. 10.

Если бы мы попытались, используя краски, изобразить чеховскую степь, то на картине в первую очередь заиграли бы ярко-желтый, лиловый, буро-зеленый цвета.

Поскольку степь мы видим чаще всего глазами Егорушки, возникает ассоциация, что Чехов как бы позволил ребенку взять набор цветных карандашей и нарисовать степь во всей её разнообразной изменчивой живой красоте. Степь утром, в полдень, в сумерки, ночью, степь, залитая солнцем, и степь во время грозы открывает перед ребёнком (и соответственно перед нами) всё новые красоты. Нам близки, описания данные «в духе» ребёнка, в соответствии с его наивным детским опытом и конкретным, чувственным детским восприятием: «Чернота в небе открыла рот и дыхнула белым огнём» (гл. VII).

Интересно в подтексте читается черный цвет. Егорушке в ночной степи порой чудятся то «силуэт, похожий на монаха», то фигура, вызывающая опасения: «Не разбойник ли это?». Но оказывалось, что это — «одинокий куст или большой камень» (гл. IV).

Мир ребенка цветист и разнообразен. Мы это ощущаем на протяжении всей повести. Описание, взятое из I главы, включающее девять цветовых пятен, завораживает своей красотой. «За острогом промелькнули черные закопченные кузницы, за ними зеленое кладбище из-за ограды весело выглядывали белые кресты и памятники, которые прячутся в зелени вишневых деревьев и издали кажутся белыми пятнами. Егорушка вспомнил, что, когда цветет вишня, эти белые пятна мешаются с вишневыми цветами в белое море; а когда она спеет, белые памятники и кресты бывают усыпаны багряными, как кровь точками».

Глазами автора мы видим другую степь: «Между тем перед глазами ехавших расстилалась уже широкая, бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали Сначала далеко впереди, где небо сходится с землею, поползла по земле широкая ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила холмы» (гл. I).

«Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо которое кажется страшно глубоким и прозрачным» (гл. I).

«Егорушка нехотя глядел вперед на лиловую даль»(гл. I).

Белый цвет, главенствующий в детском восприятии (см. таблицу: всего встречается 21 раз). Но на смену ему приходят другие цвета: лиловый (всего 10 раз), буро-зеленый (1 раз), ярко–желтый (2 раза). Невольно приходишь к выводу , что цветовое восприятие мира (в нашем случае степи) у ребенка совсем иное, чем у взрослого человека.

Считаю необходимым сослаться в своей работе на статью Г. И. Тамарли «Чехов и живопись». Анализируя цветовые эпитеты повести, она указывает, что в описании степи доминируют желто-коричневые, временами лиловые тона, а образ Егорушки отмечен красным цветом («кумачовая рубаха», «красный цвет рубахи»). Это сочетание соответствует цветовой гамме, характерной для русских икон, изображавших Георгия Победоносца. Для русского простонародья Георгий Победоносец — это образ защитника, заступника, победителя темных сил. Егорушка, несмотря на свой юный возраст, не может мириться с жизненным злом, к которому привыкли окружающие. Недаром он один встает на защиту безвинно обиженного Емельяна. Тамарли задаётся вопросом: «Не содержит ли образ Егорушки в подтекстовом звучании надежду автора на юное поколение, пока еще слабое, но уже неравнодушное?»

«Степь», таким образом, не просто рассказ о впечатлениях мальчика, покинувшего родной дом и впервые познакомившегося с огромным человеческим миром. Это в то же время повествование о становлении души одного из будущих народных заступников, которому, вполне вероятно, придется вступить в борьбу с силами зла и тьмы, чтобы преобразовать к лучшему земную жизнь.

Звуки чеховской степи

Чехов создал не только удивительный зрительный “цветовой” образ степного пространства, но и воспроизвел средствами языка “голос” степи.

Основными средствами “звукописи”, которые мы обнаруживаем при исследовании текста, являются звукоподражательные междометия, приемы аллитерации и ассонанса.

Рассмотрим звукоподражательные междометия, воспроизводящие голоса птиц. Обращает на себя внимание тот факт, что А. П. Чехов использует не только эквиваленты натуральных голосов птиц, но и употребляет новые звукоподражательные слова.

Обратимся к тексту. «Едва зайдёт солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто оттого, что траве не видно в потёмках своей старости, в ней поднимается весёлая, молодая трескотня, какой не бывает днём; треск, посвистывание, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — всё мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить. Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; едешь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый тревожный крик неуснувшей птицы или раздаётся неопределённый звук, похожий на чей-то голос, вроде удивлённого «а-а!», и дремота опускает веки. А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты, и слышишь, как птица, которую степняки зовут «сплюком», кому-то кричит: «сплю! сплю! сплю»!, а другая хохочет или заливается истерическим плачем — это сова» (гл. IV).

«А когда восходит луна. чаще и чаще среди монотонной трескотни, тревожа неподвижный воздух, раздаётся где-то удивлённое «а-а!» и слышится крик неуснувшей или бредящей птицы» (гл. IV).

И дальше опять кричат птицы в степи: «Все посмотрели на крест, и опять наступила тишина. Откуда-то, вероятно, из балочки, донёсся грустный крик птицы: «сплю! сплю! сплю!. » (гл. VI).

Как мы видим, в передаче птичьих криков автор повести «Степь» обращается к использованию номинативно-описательных способов (“крик неуснувшей птицы”, “хохочет или заливается истерическим плачем” и т. д. ), звукоподражательным междометиям а-а! и полнозначным словам, по своему звучанию напоминающим соответствующий крик птицы: сплю! сплю! сплю! Обращение Чехова, причем неоднократное, к методу воспроизведения звуков полнозначными словами является свидетельством того, что писатель в данном случае следует традиции народной речи. Именно в произведениях устного народного творчества можно найти примеры аналогичного способа выражения птичьих криков. Чехов любил степную природу, никогда не был простым сторонним наблюдателем. Результатом такого заинтересованного и оценочного отношения к явлениям природы и явились эти метко найденные звуковые эквиваленты птичьих криков, не утратившие своего смысла, но в то же время обновившие и усилившие в таком своеобразном применении свою образность.

Чехов приводит в качестве комментария любопытный факт, что степняки зовут птицу «сплюком», т. е. именем, образованным от междометия сплю, чем и ставит в связь своё сплю с народным языком. И несколько раз в рассказе о степи слышатся эти голоса «а-а!» и «сплю-сплю-сплю!».

Введение звукоподражательных междометий в номинативно-описательный контекст VII главы придало особую выразительность описанию общей картины грозы.

«Вдруг над самой головой его с страшным оглушительным треском разломилось небо; он нагнулся и притаил дыхание, ожидая, когда на его затылок и спину посыпятся обломки. Глаза его нечаянно открылись, и он увидел, как на его пальцах, мокрых рукавах и струйках, бежавших с рогожи на тюке и внизу на земле вспыхнул и раз пять мигнул ослепительно-едкий свет. Раздался новый удар, такой же сильный и ужасный. Небо уже не гремело, не грохотало, а издавало сухие, трескучие, похожие на треск сухого дерева звуки.

Тррах! тах! Тах! тах! — явственно отчеканивал гром, катился по небу, спотыкался и где-то у передних возов, или далеко сзади, сваливался со злобным отрывистым трра!. ».

«Тррах! тах! тах! – понеслось над его головой, упало под воз и разорвалось – ррра!. а. а. ва!, аря. а!» (гл. VII).

Именно сочетание описания звуков и выражения звуков звукоподражательными междометиями позволяет нам вместе с чеховским Егорушкой услышать самые настоящие раскаты грома над степью.

Небезынтересен комментарий, которым А. И. Германович сопровождает чеховские звукоподражательные междометия, воспроизводящие удары и раскаты грома, в рассказе «Степь»: «Звукоподражательное слово даётся как естественное следствие всего описания. Своими неожиданными яркими сравнениями, олицетворяющими, насыщенными определениями и звукоподражательными словами Чехов достигает предельного лаконизма и предельной яркости картины».

Анализируя чеховский текст, начинаешь понимать, что писатель поднял звукоподражательное междометие на уровень важного изобразительного средства литературного языка. Оно применяется для изображения и того, чего нельзя выразить звуками, и углубляет и разнообразит своё значение как художественного приёма. Звукоподражательное междометие превратилось в средство реалистического воспроизведения действительности и подчас лирического её переживания.

Для передачи звука косы, режущей траву, Чеховым найдено своеобразное звукоподражательное междометие «вжжи, вжжи!».

«На холме хлеб уже скошен и убран в копны, а внизу ещё только косят. Шесть косарей стоят рядом и взмахивают косами, а косы весело сверкают и в такт, все вместе издают звук: «вжжи, вжжи!». По движениям баб, вяжущих снопы, по лицам косарей, по блеску кос видно, что зной жжёт и душит» (гл. I).

Наряду со звукоподражательными междометиями автор использует приемы аллитерации и ассонанса. Описывая степь, Чехов использует многократное повторение звуков [с], [ш], [х], [ц]. Скопление этих звуков помогает услышать глухой стук колес телеги, едущей по степи.

«Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую, монотонную музыку. неожиданно послышалось тихое пение. Где-то неблизко пела женщина, а где именно и в какой стороне, трудно было понять. Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным » (гл. I).

А обилие звуков [о], [а] в другом абзаце этой же главы рождает напевность, мелодичность.

«Между тем перед глазами ехавших расстилалась уже широкая, бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается. Солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою работу. Сначала далеко впереди, где небо сходится с землею, около курганчиков и ветряной мельницы, которая издалека похожа на маленького человечка, размахивающего руками, поползла по земле широкая ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила холмы. и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой. в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. » (гл. I).

Эта музыкальность в природе сливается с реальной бытовой картиной: «где-то неблизко пела женщина, а где именно и в какой стороне, трудно было понять. »

Фонетическая организация речи у Чехова, может быть, в силу того, что он был прозаиком, а скорее благодаря необыкновенному литературному таланту, ясная и точная, не отвлекает нашего внимания, не мешает восприятию текста.

Обратимся еще раз к главе VII, рассмотрим, как писатель рисует приближение грозы: «Вдруг рванул ветер. Загремел сердито гром Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем; тотчас же загремел гром. »

Сочетания звуков: [рд], [др], [рв], [р], [г], [гр] создают ситуацию, когда у слушающих, даже не знающих русского языка, возникают одинаковые слуховые ассоциации и образы. Звонкий дрожащий упругий звук [р] связывается в нашем сознании со значением активного шума, гром, грохота, раската.

Наблюдения за связью звука и смысла в описаниях Чеховым степи, нашей родной степи, позволяют, с одной стороны, делать выводы об удивительных возможностях фонетической системы русского языка, с другой стороны, о том, насколько мастерски владел автор повести приемами звукописи.

В ходе написания статьи я выполнила основные, поставленные передо мной задачи. В первую очередь я определила, какие же все-таки языковые приемы, использованные А. П. Чеховым, позволяют передать состояние и настроение степи. Я выявила особенности звукописи и цветописи, характерные для данного произведения, и обозначила роль цветовых и звуковых образов в создании поэтического настроения в повести.

Я считаю, что секрет необычайной сжатости, стройности, концентрированности чеховских произведений заключается в том, что одна и та же деталь обстановки, пейзажа может одновременно выполнять ряд функций: давать эпическую полноту — выражать типические обстоятельства жизни героя, свидетельствовать о состоянии его психики, выражать основное настроение, основную мысль произведения, порой насыщаясь широким обобщающим смыслом, «возвышаться до одухотворённого и глубоко продуманного символа» (Горький).

В «Степи» такую роль играют приемы звукописи и цветописи. Во многом благодаря именно им Чехов достиг в своем произведении масштабности содержания и гармоничности его воплощения.