Суд над Лермонтовым. В. С. Соловьёв и Д. С. Мережковский: Обвинитель и защитник

Перед участниками «заседания» листы с надписями «Защитник», «Обвинитель», «Свидетели обвинения», «Свидетели защиты».

Ход мероприятия

Слово судье: Встать! Суд идёт!

Сегодня мы с вами обратим наше внимание такой сложной, многогранной и противоречивой фигуре, как Михаил Юрьевич Лермонтов.

На уроках мы много говорили о жизни и творчестве этой неординарной личности. Сегодня же познакомимся с двумя точками зрения, абсолютно противоположными, взаимоисключающими друг друга. Два человека, два идеалиста ведут суд вечности над поэтом. Один выступает в роли обвинителя, другой в роли защитника. Итак, слово предоставляется обвинителю - известному религиозному философу, поэту, публицисту и критику Владимиру Соловьёву.

Вл. Соловьёв: Лермонтов, несомненно, был гений, т. е. человек, уже от рождения близкий к сверхчеловеку, получивший задатки для великого дела, способный, а следовательно, обязанный его исполнить.

В чём заключалась особенность его гения?

Как он на него смотрел?

Что с ним сделал? – Вот три основные вопроса, которыми мы теперь займёмся.

Сознавая в себе от ранних лет гениальную натуру, задаток сверхчеловека, Лермонтов также рано сознавал и то злое начало, с которым он должен был бороться, но которому скоро удалось, вместо борьбы, вызвать поэта лишь на идеализацию его

Лермонтов говорит о Высшей воле с какою-то личною обидой. Он как будто считает её виноватою против него, глубоко его оскорбившею.

Демоническое сладострастие не оставляло Лермонтова до самого конца. С годами три демона овладели его душой: Демон кровожадности, демон нечистоты и демон гордости. Здесь я хочу предоставить слово нашему первому свидетелю – другу детства поэта.

Судья: Слово предоставляется свидетелю обвинения.

Первый свидетель обвинения: Я знал Лермонтова с детства. Склонность к разрушению развивалась в нём необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу.

Вл. Соловьёв: Было бы, конечно, нелепо ставить всё это в вину балованному мальчику. Я бы и не упомянул даже об этой черте, если бы мы не знали из собственного интимного письма поэта, что и взрослый Лермонтов совершенно так же вёл себя относительно человеческого существования, особенно женского, как Лермонтов-ребёнок – относительно цветов, мух и куриц. Я прошу суд предоставить слово следующему свидетелю – Екатерине Александровне Хвостовой, в девичестве Сушковой.

Судья: Слово предоставляется Екатерине Хвостовой.

Второй свидетель обвинении: Я была двумя годами старше Лермонтова, и когда он увлёкся мной в шестнадцать лет, я это не приняла всерьёз. Но своим отказом я, видимо, очень обидела его чувства, потому что через несколько лет он жестоко отомстил мне.

Я росла сиротой и мечтала вырваться из-под опеки нелюбимой тётки. Видимо, решив отомстить за прошлое, Лермонтов начал изображать влюблённого. Я потом узнала, что в это время он писал Верещагиной: «Я публично обращался с нею, как если бы она была бы мне близка, давал ей чувствовать, что только таким образом она может покорить меня». Я же ему поверила. А потом он меня неожиданно публично покинул, стал жесток и дерзок, насмешлив и холоден, ещё написал анонимное письмо, постаравшись, чтобы оно попало к моей опекунше. В письме говорилось, что Лермонтов недостоин меня и всё равно откажется от брака, сославшись на запрет бабушки. В нашем доме разразилась гроза, а в это время, как я потом узнала, Лермонтов был очень доволен собой. Несмотря на это, знакомство со мной он не прекратил и был шафером на моей свадьбе с А. В. Хвостовым.

Вл. Соловьёв: Мы могли привести много доказательств демонической сущности Лермонтова, но, по-моему, и этого достаточно, чтобы в этом убедиться. Лишь приведу несколько точек зрения современников поэта:

Плетнёв (друг Пушкина): «фокусник, который своими гримасами напоминал толпе Пушкина и Байрона».

Спасович (присяжный поверенный): «Лермонтову можно удивляться, но любить его нельзя».

Судья: Слово предоставляется защите – Дмитрию Мережковскому – русскому писателю и поэту, одному из основоположников русского символизма.

Дм. Мережковский: Отношение к личности Лермонтова всегда было противоречивое. Одни характеризуют Лермонтова как самого обыкновенного гусарского офицерика, другие отзываются о нём как о «скоте Чурбанове», третьи восклицают: «Какой великий и могучий дух!» На этом процессе мы попытаемся ответить на вопрос «Откуда же это раздвоение?»

Пушкин – дневное, Лермонтов – ночное светило русской поэзии. Вся она между нами колеблется, как между двумя полюсами – созерцанием и действием.

У Пушкина жизнь стремится к поэзии, действие к созерцанию; у Лермонтова поэзия строчится к жизни, созерцание – к действию.

Опровергая демоническую сущность Лермонтова, на что указывает нам обвинитель, мы можем сказать:

Да, действительно, никто никогда не говорил о боге с такою личною обидою, как Лермонтов:

Зачем так горько прекословил

Надеждам юности моей?

Никто никогда не обращался к богу с таким спокойным вызовом:

И пусть меня накажет Тот,

Кто изобрёл мои мученья.

Никто никогда не благодарил Бога с такою горькою усмешкою:

Устрой лишь так, чтобы Тебя отныне

Недолго я ещё благодарил.

Вл. Соловьёв осудил Лермонтова за богоборчество. Но кто знает, не скажет ли Бог судьям Лермонтова, как друзьям Иова: «горит гнев Мой за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» - раб Мой Лермонтов

Вот что окончательно забыто в христианстве – святое богоборчество. Не говорит Иакову: «смирись, гордый человек!» - а радуется буйной силе его, любит и благословляет за то, что не смирился он до конца до того, что говорит Богу: «не отпущу Тебя».

Обращаясь к личности поэта, можно послушать человека, который более чем другие знал Лермонтова. Я прошу суд предоставить слово бабушке, воспитавшей поэта и посвятившую внуку всю свою жизнь.

Судья: Слово предоставляется бабушке поэта, Елизавете Алексеевне Арсеньевой.

Первый свидетель защиты: Мишель рос мальчиком очень добрым и впечатлительным. В детстве он напускался на меня, когда я бранила крепостных, выходил из себя, когда вели кого-нибудь наказывать, и бросался на отдавших приказание с палкою, с ножом, - что под руку попадало

После смерти Мишель я долго болела и так оплакивала своего единственного внука, что веки на моих глазах ослабели, я не могла их поднять.

Дм. Мережковский: А сейчас я хочу ознакомить уважаемый суд с воспоминаниями современников и оценкой ценителей его творчества.

Князь Васильчиков (о последних минутах поэта) : «Никогда не забуду того спокойного, почти весёлого выражения, которое играло на лице его перед дулом пистолета, уже направленного на него».

В. Г. Белинский: «Какая нежная душа в нём!» «Какой великий и могучий дух!»

Фишер В. М. в кн. «Поэтика Лермонтова»: «Вырабатывался стиль классической – лучший в русской литературе. В сравнении с ним – Пушкин архаичен, Тургенев прозаичен, Толстой и Достоевский – тяжелы, Гоголь – неправилен».

Судья: Переходим к прениям. Слово для выступления в прениях предоставляется обвинителю – Владимиру Соловьёву.

Вл. Соловьёв: Лермонтов – это родоначальник ницшеанства. Это страшный человек, потому что презирает всё человечество. Это эгоист, индивидуалист, жестокий и идеализирующий зло. Три демона владели душой Лермонтова: демон «кровожадности», демон «нечистоты», демон «гордости». И на этом процессе мы это убедительно доказали. С ранних лет ощутив в себе силу гения, Лермонтов принял её только как право, а не как обязанность, как привилегию, а не как службу.

Облекая в красоту формы ложные мысли и чувства, он делал и делает ещё их привлекательными для неопытных, и если хоть один из малых сих вовлечён им на ложный путь, то сознание этого, теперь уже невольного и ясного для него, греха должно тяжёлым камнем лежать на душе его Вы мне поверите, что прежде чем говорить публично о Лермонтове, я подумал, чего требует от меня любовь к умершему, какой взгляд должен я высказать на его земную судьбу, - и я знаю, что тут, как и везде, один только взгляд, основанный на вечной правде, в самом деле нужен и современным, и будущим поколениям, а прежде всего – самому отшедшему.

Судья: Слово для выступления в прениях предоставляется защитнику Дмитрию Мережковскому.

Дм. Мережковский: Господин Соловьёв не понял главного в Лермонтове – святого богоборчества, и не понял истоков его «горечи и злости», его любви.

Вл. Соловьёв нанёс Лермонтову последний удар Мартынов начал, Вл. Соловьёв закончил; один казнил временной, другой – вечною казнью, которую предчувствовал Лермонтов.

Неоценимо влияние Лермонтова на развитие всей последующей русской литературы. Опрощением Лермонтова предсказано опрощение Л. Толстого, солдатскою рубахою Лермонтова – полушубок Л. Толстого; на Кавказе Лермонтов кончил, Л. Толстой начал.

Как из лермонтовского демонизма, богоборчества вышел Достоевский – христианский бунт Ив. Карамазова, так из лермонтовской природы вышел Л. Толстой – языческое смирение дяди Ерошки.

В русской литературе, русской действительности, кроме услышанного призыва: смирись, гордый человек, - есть и другой, неуслышанный: восстань, униженный человек, - кроме последнего смирения есть и последний бунт, кроме Пушкина есть и Лермонтов.

Судья: Итак, наш процесс закончился. Не хочет ли кто-нибудь выступить в прениях перед объявлением решения суда?

(Выслушиваются выступления зрителей - участников процесса. )

Судья: Решение суда: Оба критика в своих статьях о Лермонтове стремятся выстроить собственную концепцию мироустройства, назначения и роли человека в обществе, подвести философскую основу под творчество поэта.

Продолжая слова Мережковского, мы можем добавить только одно. Не у Лермонтова ли черпают свою любовь к родной земле, к матери-природе такие писатели, как В. Астафьев, В. Распутин, В. Белов, Б. Васильев? И лишний раз убеждаешься в правоте Д. Мережковского, говорящего «о глубоком, хотя и скрытом, влиянии Лермонтова, в гораздо большей степени, чем, Пушкина», на развитие русской литературы.

Д. Мережковский обнаруживает лермонтовские мотивы в творчестве своего оппонента, в лермонтовской поэзии открывает «соловьёвский» сюжет поиска Вечной женственности и борьбы за неё. Говоря о враждебном отношении Соловьёва к Лермонтову, Д. Мережковский подчёркивает их внутреннее родство. Но он настойчиво ищет и связь лермонтовской музы «с последним полвеком нашей литературы и нашей действительностью» с «величием нашего созерцания и ничтожеством нашего действия».

И как будто не сто лет назад, а сейчас написаны строки: «Созерцание без действия, молитва без подвига, великая литература без великой истории – это никакому народу не прощается – не простится и нам».

Учитель: Вот и закончился наш трудный разговор о личности великого сына великого народа. И потому он и гений, что заставляет по-разному смотреть на свою личность и на своё творчество. Может быть, эти противоположные точки зрения и не откроют нам истины о Лермонтове, но заставят думать о сути личности гения, о личностном в его поэзии – о том, что сближает нас с этим человеком.

Спасибо всем гостям и участникам этого мероприятия!