Поэт Максимилиан Волошин и его отношение к революциям 1917 года в России

Я не сам ли выбрал час рожденья,

Год и царство, область и народ,

Чтоб пройти сквозь муки и крещенье

Совести, огня и вод.

М. Волошин

Максимилиан Александрович Волошин (1877 – 1932) – уникальная творческая фигура своего времени. Поэт и художник, знаток миро вого искусства и философ, он был необычен во всем: во внешности – “голова Зевса на могучих плечах”, в детской наивности поведения, в искрометных фантазиях и мистификациях. Интересы его были на удивление разносторонни: астрономия, геология, биология. Поэт признавался, что его заветное желание

Все видеть, все понять, все знать, все пережить,

Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,

Пройти по всей земле горящими ступнями,

Все воспринять и снова воплотить!

Но в первую очередь М. Волошина влекло искусство. Его критические очерки и статьи говорят о нем, как о проницательном знатоке и ценителе искусств а своего времени. И все-таки наибольшего признания у современников Волошин добился как поэт.

Однако единодушной оценки его творчества никогда не было. Причем, речь идет не только о поэзии, но и о его акварелях, статьях, о взглядах и самом человеческом образе.

Долгое время существовала упрощенная трактовка общественной поэзии М. Волошина, недооценка его роли в истории. Многим его убеждения казались странными, а его поступки – противоречащими друг другу.

Изданный скудными дореволюционными тиражами, М. Волошин оставался поэт ом, знакомым сравнительно небольшому кругу любителей. Наименее известной частью его поэтического наследия были стихотворения, посвященные событиям революции и гражданской войны. И только сейчас многие произведения М. Волошина по-настоящему прочитываются.

Наверное, настала пора оценить деятельность Максимилиана Волошина спокойно и беспристрастно. Отдать ему должное.

Идущим поколениям важно узнать, как жил и работал, как искал и мыслил мастер.

Целью настоящей статьи является воссоздание образа Максимилиана Волошина, философские раздумья которого и попытки осмыслить человеческое существование актуальны и сегодня, а также стремление понять его творческое наследие. Для этого необходимо ближе познакомиться с его жизнью и творчеством.

В этой работе мне оказала большую помощь современная литература, в которой все чаще стал звучать разговор о поэте.

Много интересного я почерпнула из воспоминаний современников, вошедших в сборник “Воспоминания о Максимилиане Волошине”. Свидетельства люде й, близко знавших поэта воссоздают примечательные события времени, живу ю атмосферу литературной и общественной жизни тех лет. Этот же сборник познакомил меня с автобиографией поэта.

Помогли лучше узнать М. Волошина его дневники, опубликованные в биографической книге “История моей души”, где Волошин рассказывает не только о себе, но и дает портрет времени переломов и революций, как свидетельство о бурной эпохе смены столетий.

Неизвестный документальный материал из жизнеописания М. Волошина я открыла для себя в книге Купченко В. “Жизнь Максимилиана Волошина”.

И, конечно, нельзя во всей полноте представить образ поэта без его поэзии, в которой отражается его восприятие мира, особенно поэзии, относящейся к периоду революции, где на первый план выступает его современность во всем ее трагизме и историческом величии.

Максимилиан Волошин глазами современников

Есть люди, которые без всякого усилия идут в жизни своим путем, не отклоняясь в сторону, отметая от себя все, что кажется необходимым и к чему стремится большинство людей, - деньги, власть и т. д. Такие люди всегда идут за своей звездой. Это избранники судьбы, соль земли, ее гордость и украшение. Таким был Максимилиан Александрович Волошин.

О М. Волошине написано немало воспоминаний. Завсегдатай парижских кафе и знаток французской поэзии, певец пустынной Киммерии, философ, поэт, художник, критик, человек необыкновенной доброты, владелец Дома, открытого д ля всех, чудак, шокирующий обывателей своим костюмом

Воспоминания о нем то смешат знавших его, то трогают, но никогда не принижают, а это немало

По-разному воспринимали М. Волошина разные люди, что говорит о многообразии, переменчивости, текучести облика самого Волошина. Не только сочинения, но и внешность поэта останавливала внимание и запоминалась своей несхожестью с окружающими людьми.

Писатель Эмилий Миндлин в книге “Необыкновенные собеседники” так вспоминает свою встречу с поэтом: “Первое “видение” Волошина ошеломило меня. На солнечной площади Феодосии между старинной генуэзской башней и кафе “Фонтанчик” я увидел неправдоподобно рыжебородого человека. Легкой поступью плясуна и с достоинством посла великой державы он нес тяжесть огромной плоти. Серый бархатный берет, оттянутый к затылку, усмирял длинные своенравные волосы – пепельно-рыжеватые. На нем был костюм серого бархата – куртка с отложным воротником и короткие, до колен, штаны – испанский гранд в пенсне русского земского врача, с головой древнего грека с голы ми коричневыми икрами бакинского грузчика и в сандалиях на босу ногу. Он был необыкновенен на площади, забитой деникинскими офицерами, гречески ми и итальянскими матросами, суетливыми спекулянтами, испуганными беженцами с севера, медлительными турками с фелюг и смуглыми феодосийскими барышнями! Он был так удивителен в этой толпе, что я сразу понял: вот это и есть знаменитый Максимилиан Волошин!”

Живописец и поэт Леонид Евгеньевич Фейнберг пишет: “Широкий, отвесный лоб был несколько выдвинут вперед, с упорным доброжелательным вниманием. Взгляд не очень больших, светлых, серо-карих глаз был поражающе острым – в месте с тем и бережно-проницательным. В его глазах было нечто от спокойно отдыхающего льва. ”

Совсем по-иному увидел Волошина явно не симпатизирующий ему Борис Садовский: “Из-под пенсне и нависших бровей на широком лице беззаботно щурятся маленькие странно-веселые глазки. ”

Всеволоду Рождественскому Волошин “казался похожим на ясноглазого, примиренного с жизнью старца, бродячего рапсода гомеровских времен. ”

Портрет М. Волошина дореволюционного периода набросала Р. Гольдовская, относившаяся к нему довольно скептически: “Он так же торжественно, как три года, как пять лет тому назад, читает свои и чужие стихи, все так же умно (и в то же время глупо) рассуждает о жизни, искусстве, войне, танцах, политике, театрах, знакомых, новых книгах, страсти, ненависти, грядущих судьбах человечества, отцах церкви, буддизме, антропософии Он всех любит и ко всем равнодушен. Иногда мне даже кажется, что милый Макс не живое существо, а лаб ораторное чудо, “гомункулус”, сотворенный таинственным Эдисоном по астрологическим рецептам. Я радуясь на его неутолимый аппетит (он может ест ь всегда и что угодно). Ну, слава Богу, ест! Стало быть, все-таки живой, настоящий”

Федор Арнольд о Максимилиане Волошине сказал так: “Есть люди, от которых исходит какой-то постоянный ровный свет. Они принадлежат всем и никому в частности. Их интересы, в общем, выше личных интересов большинства людей, их призвание заставляет их как бы смотреть вдаль, поверх повседневных мелочей жизни В течение минуты стоило мне подумать, что там, где-то, живет Макс, странствует или сидит в своем Коктебеле, пишет стихи, - как мне уже становилось легче, словно луч пронизывал сгустившийся туман”.

Екатерина Бальмонт вспоминает: “Я никогда не видела человека более ровного в отношениях с людьми. Поссорить Макса с кем-либо было мудрено, я думаю – просто невозможно. На него не действовали ни наговоры, ни интриги. Сплетен он не терпел, и при нем они умолкали сами собой Он никогда никого не судил и не осуждал, не навязывал никому своих мнений У меня начались недоразумения с шестнадцатилетней дочерью. Я просила Макса повлиять на дочь, хотя бы в том, чтобы она не бросала рисования и музыки. “Нет, - сказал Макс , - влиять я не умею и не хочу. Да это и не нужно. Предоставьте ее себе и она найдет себя. ”

Хозяйка пансиона, полька, жившая в Париже, не знала, к какому разряду людей отнести М. Волошина. Все в нем казалось ей непонятным и противоречивым, о на даже не верила, что он поэт: “Слишком у него проницательный взгляд. Художник, а одет так безвкусно!” Максимилиан Александрович ходил в широких бархатных брюках, как носили тогда рабочие, и при этом – в модных жилетах и пиджаках, а поверх надевал вместо пальто накидку с капюшоном и цилиндр. “ Похож на доброго ребенка, но есть что-то и от шарлатана и магнетизера”.

А вот как вспоминает о М. Волошине Маргарита Сабашникова, его первая жена: “Косматая шевелюра, неуместные в приличном обществе укороченные брюк и, пуловер Но глаза глядят так по-доброму, по-детски; такой искренней энергической восторженностью лучатся зрачки, что невольно перестаешь обращать внимание на эпатирующую экстравагантность обличья И эта его радостность, бившая ключом. Он был радостный человек, для России непривычно радостный. Ему уже минуло двадцать девять лет, но детскость, искрящаяся детскость оставалась сутью, основой его личности”.

Подобную характеристику М. Волошину дает в своих воспоминаниях Илья Эренбург: “Дети играют в сотни замысловатых или простейших игр, это никого не удивляет; но некоторые люди, особенно писатели и художники, сохраняют любовь к игре до поздних лет. Макс играл, как малое дитя. Он обладал редкой эрудицией и придумывал невероятные истории. Чего он только не выдумывал! Каждый раз он приходил с новой историей. Однажды ему удалось разыграть достаточно скептичный литературный Петербург. Вдруг откуда-то появилась талантливая молодая поэтесса Черубина де Габриак. Ее стихи начали печататься в “Аполлоне”. Никто ее не видел, она только писала письма редактор у С. К. Маковскому, который заочно в нее влюбился. Черубина сообщала, что по происхождению она испанка и воспитывалась в католическом монастыре. Стихи Черубины похвалил Брюсов. Все поэты мечтали ее встретить. Никто не по дозревал, что никакой Черубины де Габриак нет, есть никому не известная талантливая поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева, стихи которой были отвергнуты редакторским журналом “Аполлон” Сергеем Маковским. М. Волоши н придумал для Дмитриевой экзотический псевдоним и помог ей “открыть глубоко замкнутые родники ее творчества”, мистифицируя поэтов Петербург а. ”

Марина Цветаева обращает внимание на особый талант Волошина – его умение увидеть в человеке главное. “Отношение его к людям было сплошное мифотворчество, то есть извлечение из человека основы и выведение ее на свет Все остальное, мелкое, пришлое, случайное – отметалось”.

Илья Эренбург продолжает о Волошином: “Никогда я не видел его ни пьяным, ни влюбленным, ни действительно разгневанным. Всегда он кого-то выводил в литературный свет, помогал устраивать выставки, сватал редакциям русских литературных журналов молодых французских авторов, доказывал франц узам, что им необходимо познакомиться с переводами новых русских поэтов. Он приободрял Алексея Николаевича Толстого, помогая раскрыться его таланту. Он сразу оценил и полюбил поэзию молоденькой Марины Цветаевой: “Я давно уж не приемлю чуда, но как сладко слышать: чудо – есть!” Всегда в его д оме находили приют знакомые и полузнакомые люди; многим он в жизни помог. Он всех причислял к своим друзьям, а друга, кажется, у него не было. ”

По воспоминаниям Екатерины Бальмонт, Максимилиан Волошин “никогда не задумывался тратить деньги на других. Себе он мог отказать во всем, и без усилия. Денег у нег всегда было в обрез, но когда у него просили взаймы, он никогда не отказывал, давал с восторгом и вообще делился всем, что у него было. Как бы трудно ему ни жилось, он ни в чем не менялся, никогда не жаловался”.

А вот как отзывается о поэте не очень его жалующий Борис Садовский: “Волошину, к счастью для него, не дано сознавать своего комизма: он искренно доволен собой и даже счастлив. Оттого дружить с ним легко: человек он покладистый и добрый”.

Софья Дымшиц – Толстая вспоминает: “Алексей Николаевич много и часто по долгу беседовал с Максом Волошиным, широкие литературные и исторические знания которого он очень ценил. Он любил этого плотного, крепко сложенного человека, с чуть близорукими и ясными глазами, говорившего тихим и нежным голосом. Ему импонировала его исключительная, почти энциклопедическая образованность; из Волошина всегда можно было “извлечь” что-нибудь новое”.

Из воспоминаний Федора Арнольда: “Макс не читал газет, хотя все, что делал ось на белом свете, конечно, хорошо знал, так как был очень общительным человеком. Интересы его были выше интересов текущего дня, мелочи и мелкие чувства как бы сгорали в огне его души. Вместе с тем он был совершенно противоположен типу отшельника. Весь свет был полон его знакомыми. Толстый и ле гкий, как большой резиновый шар, перекатывался он от одного к другому, и вс е неизменно радовались его приходу”.

Волошин обладал изумительной способностью сходиться с людьми самых различных общественных положений и направлений. Макс – так называли его в се на второй или третий день после знакомства.

Надежда Рыкова в своих воспоминаниях рассказывала о Волошине, что к своему собеседнику он проявлял глубокое внимание, притом одинаковое ко всем , независимо от того, кто с ним говорил. Каждый человек для него что-то знач ил. И этот его неподдельно-доброжелательный интерес к человеку, как магнит, привлекал к нему людей. Общение с Волошиным оказывало на всех, кто с ним близко встречался, удивительное действие. От него исходили спокойствие и мягкость – два качества, весьма прочно утраченные всеми, кто только ч то прошел через гражданскую войну. Но так как он тоже прошел через нее и вы страдал ее и к тому же сострадал (что вообще было ему очень свойственно), - спокойствие и мягкость казались необычными, тем более, что каждый сразу же ощущал, что первое проистекает из понимания и любви, а за второй – кроется истинная сила.

Из воспоминаний Сергея Маковского: “В Волошине была особая ласковость, какое-то очень вкрадчивое благожелательство, он всегда готов был придти другому на выручку, и это подкупало. Щедр был духовно и восторженно впечатлителен, иногда и трогательно заботлив. И ни с кем не говорилось так “по душе”. Он был отзывчив на все необычайно и выслушивал собеседника не для то го, чтобы спорить, а наоборот – увлекательно развивал высказанную мысль и попутно строил соблазнительные парадоксы, заражая своей кипучей, бесстрашной фантазией”.

Из воспоминаний Марии Изергиной: “Макс был в обращении очень внимателен , очень доброжелателен и приветлив, но никогда я не видела, чтоб кто-нибудь с ним вел себя фамильярно. Всегда между ним и собеседником была какая-то прозрачная, но ясно ощутимая перегородка. Какая-то у Макса была недоступность: како-то “вещью в себе” был Макс”.

Эрих Голлербах вспоминает о Волошине: “С первых же слов он очаровывал: не торопливые, негромкие, мягкие слова (без всяких лишних вставок и добавок, часто засоряющих нашу разговорную речь) проникали в сознание, словно стр очки стихов, набранных четким и округлым старинным шрифтом, и запоминались легко, как хорошо сделанные стихи Вообще, при всей рыхлости лица и мягкотелости фигуры, от Волошина веяло сдержанной затаенной силой, самодисциплиной. Чувствовалось, что этот человек духовно щедр, что он может очень много дать, если захочет, но что знает он гораздо больше, чем высказывает , и “быть” для него важнее, чем “казаться”.

Воспоминание Леонида Фейнберга о мгновенной прозорливости Максимилиа на Александровича из рассказа, услышанного от жены Волошина Марии Степановны: “У Макса и Марии Степановны была договоренность давать приют и убежище каждому, кто просился переночевать или даже прожить в их доме несколько дней. Однажды вечером на балкон, где они сидели, поднялся совершенно незнакомый им человек и спросил: нельзя ли провести у них ночь? Взглянув на него, Макс сказал: - Нельзя. У нас все места заняты. Вы можете переночевать у кого-либо в деревне. Человек сказал, что у него совсем нет денег, чтобы добраться до Ялты. “Сколько же Вам надо?” – спросил Макс. Тот назвал сумму. Таких денег у них не было. Но, к удивлению жены, Макс пообещал, что гость их получит. На вопрос Марии Степановны, почему он так поступает, он ответил: “Этот человек не перейдет порог нашего дома”. И, собрав нужную сумму со всех жильцов дома – людей весьма небогатых, он отдал эти деньги пришельцу. То т ушел. В дальнейшем оказалось, что этот человек только что совершил ужасающее, чудовищное убийство”.

Ярко характеризует Максимилиана Волошина воспоминание неизвестной о единственной встрече, которая навсегда врезалась ей в память, где Волошин запомнился не только как “поэт огромной силы и обаятельной нежности, но и как человек беззаветной прямоты, храбрости и гражданского мужества”. Э то было осенью 1918 года в Ялте. Крым в это время только что избавился от власти немцев и перешел к белым. Гражданская война была в разгаре. По вечерам было опасно ходить. На глухих окраинах то и дело слышались выстрелы. Настроение было унылое и беспросветное. И вдруг на ялтинской набережной запестрели объявления: 16 ноября 1918г. в 7 часов вечера, в помещении женской гимназии состоится лекция М. Волошина о Верхарне. К назначенному часу зала была переполнена молодежью. Из санатория приплелись больные, ради Волошина на рушившие строгий режим. В темном уголке залы, поближе к выходу, мелькали лица знакомых коммунистов-подпольщиков, ради заманчивой лекции рисковавших жизнью.

М. Волошин прибыл с нерусской аккуратностью, точно к назначенному часу, и, легко неся полное подвижное тело, быстро пробежал сквозь толпу к эстраде. При первом взгляде на него мы почувствовали разочарование: сильная пол нота и окладистая борода делали его похожим на купца. Но как только раздался его голос, певучий и мягкий, как только полились его стихи, пылающие и властные, - так сердца юных слушателей были покорены.

Сначала Волошин читал доклад о творчестве Верхарна и читал его стихи в с воем переводе. И чувствовалось сродство Волошина с Верхарном, чувствовалось, что оба они люди огромного размаха, сверхчеловеческой силы, оба певцы космических взрывов. Волошин называл Верхарна современным человеком со средневековой душой, мистической и кроткой, смиренной и буйной. Певе ц восстаний, он проклял власть машин и золота. И он же воспевает тихую любовь, стихийную и мудрую, нежную, как былинка вереска, любовь, внушенную тиши ной мирных долин, воспевает милый родной край, где “издалека резная колокольня глядит на вас старинными часами”

Кончив доклад о Верхарне, неутомимый лектор, после бурных аплодисментов , стал читать свои собственные стихи. Несмотря на легкий налет мистицизм а, они к тому времени были потрясающе, недопустимо революционны, и мы все время боялись, что Волошина арестуют белые. Но этого не случилось. И он благополучно прочел нам прекрасные стихи о Микеланджело и целый ряд других, не менее красивых и сильных. Когда он читал о России: “Я ль в тебя посмею бросить камень? Осужу ль страстной и буйный пламень?” – голос его звучал та кой искренней нежностью и тоской, что многие заплакали. Когда он читал “Диметриус – император” и стихи о Стеньке Разине и Пугачеве, звучавшие очень революционно, аудитория совсем взбесилась. Хлопали, кричали, стучали ногами, бросились к поэту на эстраду, качали его, забрасывали цветами

Так Максимилиан Волошин победоносно закончил свою лекцию, и так мы имели счастье в разгар реакции в гражданскую войну, в окружении белых, в течение нескольких часов наслаждаться изумительным его творчеством”

Марина Цветаева в своем реквиеме Максимилиану Волошину – “Живое о живо м” дала фигуру старшего друга в увеличенном виде, где он предстает перед нами как явление несравненно крупное и значительное.

“Макс был настоящим чадом, порождением, исчадием земли. Раскрылась земля и породила: такого, совсем готового, огромного гнома, дремучего великана, немножко быка, Бога, на коренастых, точеных как кегли, как сталь упругих, к ак столбы устойчивых ногах, с аквамаринами вместо глаз, с дремучим лесом вместо волос, со всеми морскими и земными солями в крови, со всем, что внутри земли кипело и остыло, кипело и не остыло. Нутро Макса, чувствовалось, было именно нутром земли”.

Марина Цветаева стремилась высветить глубинную, почти таинственную связанность Волошина с миром природы, стихии, с живой жизнью, подчеркнуть излучение силы, которое от него шло, которое ощущал каждый, кто оказывался с ним рядом.

По словам М. Цветаевой, Макс был больше чем человек. Она вспоминает его отношение к животным: “Для Макса собака была человеком. Никогда не помню, что бы Макс собаку гладил, для него погладить собаку было так же ответственно, как погладить человека, особенно чужого! С собакой он беседовал совершенно как со мной, вовсе не интонациями, а словами”. М. Цветаеву восхищало удивительное умение М. Волошина находить общий язык с любым человеком: “Если Керенского когда-то, в незлую шутку, звали Главноуговаривающим, то на стоящим главноуговаривающим был Макс – и всегда успешным, ибо имел дело не с толпами, а с человеком, всегда одним, всегда с глазу на глаз: с единственной совестью или тщеславием одного. Так ли уж убежден был Макс в человечности озверевшего красного или белого командира, во всяком случае он их в ней убеждал. Не сомневаюсь, что, когда к его мирной мифической даче подходили те или иные банды, первым его делом, появившись на вызовы, было длительное молчание, а первым словом: “Я бы хотел поговорить с кем-нибудь одним” , - желание всегда лестное и требование всегда удовлетворимое, ибо во всяк ой толпе есть некий (а иногда даже несколько), ощущающий себя именно тем одним. Успех его уговоров масс был только взыванием к единственности”.

Из воспоминаний таких разных людей складывается портрет замечательног о человека.

Но далеко не все современники Максимилиана Волошина относились к нему с почтением. Многих в Волошине удивляли поступки неординарные, странные, а точнее – нестандартность самого образа. Из-за неожиданной, чрезмерно нестандартной одежды Волошина, его склонности к экстравагантным поступкам, Иван Бунин заподозрил в нем позера. Он назвал его поэтом средней руки , но очень уж поверхностным и суетным.

Жестко говорил о нем и Илья Эренбург в книге “Портреты современных поэтов”: “Волошин кажется бесплотным, отвлеченным человеком, у которого не может быть биографии. Ни бархатные штаны, ни стихи о любви не убеждают о реал ьности его существования. С ним легче говорить о майя или о надписи на солнечных часах, но можно ли только воображаемому человеку пожаловаться на зубную боль?”

Почему так полярны мнения об этом человеке? Почему Волошина не всегда понимали? Может, потому, что он умудрился в те сложные времена быть таким многогранным и внутренне раскрепощенным человеком?

Э. Розенталь считает, что Волошин был поэтом от Бога, и основное свойство поэзии он определял как “пророчественность”. Он прекрасно понимал, что пророчества его будут поначалу встречены скептически. Это и случилось на самом деле. Что осознают их по-настоящему лишь будущие поколения.

Слова С. К. Маковского: “Волошин – поэт оценен недостаточно и Волошин – человек недостаточно узнан” – до сих пор остаются в силе.

Для более отчетливого, глубокого представления о гуманистических принципах мироощущения поэта нам предстоит проследить его жизненный путь.

Страницы жизни и творчества поэта в дореволюционный период

Максимилиан Волошин пишет о себе самом: “Я родился 16 мая 1877 года, в Духов день, “когда земля – именинница”. Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах”. Родился Волошин в Киеве и корнями рода по отцовской линии связан с Украиной. Его родовое имя Кириенко-Волошин, и идет оно из Запорожья. По материнской линии его первокорни – в Германии. На своей родине Волошин никогда не жил. Раннее детство его прошло в Таганроге и Севастополе. Отец рано умер, воспитанием занималась мать – волевая и самобытная женщина. С четырех до шестнадцати лет – Москва; здесь – первые стихи, приобщение к природе (леса Звенигородского у езда). В 1893 году – окончательный переезд в Крым (Феодосия с ее генуэзскими и турецкими развалинами и Коктебель: море, полынь, скальные нагромождения древнего вулкана Карадаг).

Максимилиан Александрович закончил Феодосийскую гимназию, куда он был переведен из Москвы в последние классы. Учился он плохо. Ему было просто с кучно. Иногда на уроках читал книги.

Впоследствии, вспоминая гимназические годы, называл их безвозвратно потерянным временем. “Это – самые темные и стесненные годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний” - писал он в автобиографии. После гимназии – снова Москва: юридический факультет университета. Из воспоминаний Федора Арнольда: “Меня познакомили со студентом, ставшим на всю мою жизнь большим другом, - прекрасным поэтом Максимилианом Александровичем Волошиным. Издали Макс был похож на портрет Маркса, только был очень толстый (хотя и подвижный), с легкой по ходкой, пышной шевелюрой рыжеватых волос и лучезарной улыбкой на лице. В о время беспорядков он сидел в тюрьме, сочинял стихи и пел их, ходя по камере. Его веселость и выдумки были непостижимы. Жандармы вызвали его мать, всегда ходившую в мужском костюме, немного экстравагантную, с добрым и прямым сердцем, и допрашивали ее о причинах веселости сына. Когда она ответ ила, что он всегда такой, они посоветовали скорее женить его, предполагая, очевидно, что женитьба – самое верное средство от излишнего веселья”.

Два года студенческой жизни в Москве, по словам Волошина, оставили у него впечатление пустоты и бесплодного искания. В 1899 году он был выслан в Феодосию за организацию студенческих беспорядков. Потом уехал первый раз за границу: в Италию, Швейцарию, Париж, Берлин. Еще раз возвращался в Москву. Был допущен до экзаменов. Перешел на третий курс юридического факультета, опять уехал в Италию и Грецию. Возвращаясь, был арестован, привезен в Москву и выслан в Среднюю Азию. Там, проведя полгода в пустыне с караваном верблюдов, Волошин решает посвятить себя литературе и искусству, интерес к которым, зародившись еще в ранние годы, возрастал и овладевал всем его существом. Для этого он намерен поселиться за границей – “уйти на запад”.

Максимилиан Волошин пишет о себе: “Я весь был переполнен зрительными впечатлениями и совершенно свободен в смысле выбора жизни и профессии, так как был только что начисто выгнан из университета за студенческие беспорядки “без права поступления”. Юридический факультет не влек обратно. А единственный серьезный интерес, который в те годы во мне намечался, - искусствоведение Цель моя была непосредственная: подготовиться к делу художественной критики. Воспоминания университета и гимназии были слишком свежи и безнадежны. В теоретических лекциях я не находил ничего, что бы мне помогало разбираться в современных течениях живописи. Оставался один более практический путь: стать самому художником, самому пережить, осознать разногласия и дерзания искусства В ранние годы я не прошел никакого специально живописного воспитания и не был ни в какой рисовальной школе, и теперь рассматриваю это как большое счастье – это не связало меня н и с какими традициями, но дало возможность оформить самого себя в более зрелые годы, сообразно с сознательными своими устремлениями и методами”.

С 1901 года Волошин поселился в Париже. Здесь недоучившийся русский студент , недавний социалист, превратился в европеизированного эрудита – искусствоведа и литературоведа. “Странствую по странам, музеям, библиотекам Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша” – пишет он о себе. Волошин увлекается теософией, “познанием самого себя”, изучает историю французской революции. Этот период, определенный им как “блуждания духа”, шел, по крайней мере, до 1912 года. За это время Волошин приобрел литературное имя. Первая статья появилась в печати в 1900 году, стихи – в 1903г. , первый сборник вышел в 1910г.

Вся первая половина жизни Максимилиана Волошина была посвящена большим пешеходным путешествиям. Он обошел пешком все побережья Средиземного моря и объехал всю Европу. Недаром его классическое стихотворение "“ В вагоне"” (1901г. ) касается дороги, передает ритм и стук колес вагона. Франция, Германия, Австрия, Испания, Италия, Швейцария, Греция, острова Средиземного моря – были последовательными этапами его странствий. Искусство этих ст ран наполняло, обогащало его талант. Без всякого подражания он просто впитывал и перерабатывал в себе источники вечной красоты.

В журнале “Путешествия”, который Волошин вел в 1900 году, он полушутя писал: “ В путешествии не столько важно зрение, слух и обоняние, сколько осязание. Для того, чтобы вполне узнать страну, необходимо ощупать ее вдоль и поперек подошвами своих сапог”.

В Россию Волошин вернулся лишь в 1916 году и поселился окончательно в Крыму – в Коктебеле. В автобиографии он пишет: “Коктебель не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять ег о красоту и единственность”.

Побывав в Коктебеле, Викентий Вересаев так представляет нам эту местность: “ Это прелестная морская бухта с отлогим пляжем из мелких разноцветных камушков, обточенных морем. Вокруг бухты горы изумительно благородны х, изящных очертаний”.

Более подробно мы узнаем о Коктебеле из воспоминаний Ильи Березарка: “Это болгарская деревня, со странным названием Коктебель. Очень красивая пр ирода, немного фантастическая, не похожая на Южный берег Крыма. Рассказы вали, что знаменитый путешественник, видный профессор – окулист фон Юнг всю жизнь искал места, где бы ему жить в старости, и, когда подъехал верхом к Коктебельскому заливу, он сказал: “Вот здесь!” А затем неподалеку поселился его друг, известный поэт Максимилиан Волошин. К Волошину приезжали поэты и художники. Так началась здесь жизнь, не похожая на жизнь обыкновенных людей, почти фантастическая жизнь на фоне необычайной природы”.

Волошин привлек внимание к Коктебелю и во многом способствовал образованию здесь литературной и артистической колоний. Ему удалось создать в с воем доме своеобразный “творческий микроклимат”. Здесь легко писалось. Здесь не было суеты, склок, всех тех огорчительных мелочей, которые мешаю т свободно думать и творить.

Максимилиан Александрович был очень популярен среди местных крестьян не как поэт или художник, а как человек, замечательно знающий свой край, в том числе его сельское хозяйство. Он давал очень ценные советы по этому в опросу. В частности, он научил коктебельских крестьян делать маленькие ручные домашние мельницы (якобы по античному образцу).

Всеволод Рождественский вспоминал о времени, проведенном в Коктебеле: “ Прогулки с Максимилианом Александровичем по живописнейшим окрестностям Коктебеля доставляли незабываемое наслаждение. Как никто, знал он каждый уголок родной ему Киммерии и по поводу каждого пересохшего фонтана, каждого одинокого дерева, каждой развалины рассказывал замечательные легенды.

Был он страстным геологом, умевшим вдохновенно читать по любой горной складке или оврагу увлекательную книгу земли. Сорвав какую-нибудь незаметную степную травку или пряный цветок, Волошин часами мог рассказывать о Линнее и Тимирязеве. Ковырнув посохом землю и вытащив какой-нибудь старинный черепок, он импровизационно развертывал археологические повести, которыми заслушивались и почтенные, скептически-осторожные ученые.

Он был человеком огромных знаний, впоследствии по его указаниям проводились не только археологические раскопки, но и горные разработки. В смысле знания природы, сельского хозяйства родного края он не имел себе равны х среди поэтов своего поколения”.

В начале двадцатых годов вышел в Крыму путеводитель, где отдел Восточного Крыма написал Максимилиан Волошин.

Сам Волошин, казалось, сроднился с природой родной Киммерии – так вслед за древними греками он называл восточную часть Крыма, когда-то населенную племенами киммерийцев.

Из воспоминаний Евгения Архипова: “Когда видишь Максимилиана Александровича среди дорог, тропинок и ландшафтов Коктебеля, невольно дивишься гармонии и слитности всего образа, всей фигуры Поэта с полумифической страной”.

Следует отметить, что постоянное обращение Волошина в ранних стихах к ми фу объясняется во многом влиянием на него восточного Крыма, хранившего античные воспоминания не только в памятниках древности Феодосии и Керчи, но и в самом пейзаже этой пустынной, спаленной солнцем земли.

Я вижу грустные, торжественные сны –

Заливы гулкие земли глухой и древней,

Где в поздних сумерках грустнее и напевней

Звучат пустынные гекзаметры волны

Себя поэт ощущал эллином:

Я полуднем объятый,

Точно крепким вином,

Пахну солнцем и мятой,

И звериным руном

Марина Цветаева вспоминает: “Киммерия. Земля входа в Аид Орфея. Когда Мак с, полдневными походами, рассказывал мне о земле, по которой мы идем, мне казалось, что рядом со мной идет – даже не Геродот, ибо Геродот рассказывал по слухам, шедший же рядом повествовал, как свой о своем Тайновидчество поэта есть прежде всего очевидчество: внутренним оком – всех времен. Очевидец всех времен есть тайновидец. Этому тридцатишестилетнему францускому модернисту в русской поэзии было, по существу, много тысяч лет Макс мифу принадлежал душой и телом куда больше, чем стихами, которые скорее являлись принадлежностью его сознания. Макс сам был миф”.

Не боясь насмешек, он ходил в Коктебеле босиком, с повязкой на голове, в длинной рубахе, которую обыватели именовали то хитоном, то тогой.

Волошин обладал большими способностями к рисунку и живописи и делал тыс ячи пейзажей акварелью. Он не уставал писать воображаемые горы и утесы, закутанные в фантастические облака, равнины с бегущими реками, курчавящиеся леса, чьи корни и ветви напоминали человеческие существа.

Из воспоминаний Александра Бенуа: “Сам Макс не придавал большого значения своей живописи (но скромность была одной из его самых чарующих черт), но он их все же любил, и он имел полное основание их любить, ибо в них пленительная легкость сочеталась с отличным знанием природы. Именно знанием, ибо Волошин не писал этюдов с натуры, но строил и расцвечивал свои пейзажи “ от себя” и делал это с тем толком, который получается лишь при внимательном и вдумчивом изучении. Почти все его акварели посвящены Крыму, и подчеркивали, в основном, то, что в окрестностях Феодосии наводит на сравнение с Элладой. Среди этих мотивов любимый его Коктебель, с его скопищем странных сопок, с его берегом из драгоценных камней, стоит особняком. Коктебель не так прекрасен, как романтичен, кошмарично сказочен Рядом с пейзажа ми, навеянными более классическими областями Крыма, Волошиным создано немало “фантазий” на тему Коктебеля, представляющих нечто совершенно ирреальное, похожее на сны. Или же это идеальные декорации, в которых, под на громождениями облаков и среди пугающих скал, могли бы разыгрываться пленительные легендарные небылицы. Не так уж много в истории живописи найдется произведений, способных вызывать мысли и грезы, подобные тем, которые возбуждают импровизации этого “дилетанта”.

По воспоминаниям современников Дом Волошина и тогда был небольшим музе ем. В нем чувствовался поэтический вкус хозяина. В доме хранилось много больших камней интересной формы, стояли диковинные деревья в кадках, интересно подобранные цветы и листья; рядом с ними – скульптуры и картины на чала века.

Мать Волошина, Елена Оттобальдовна, носившая наименование Пра (вероятно , от слова “прародительница”), держала себя по тому времени непривычно. Он а постоянно курила, носила широкие шаровары. Из воспоминаний жены Максимилиана Александровича, Марии Волошиной: “Отношения матери и Макса были с ложные и с первого взгляда непонятные. Безумно любя и гордясь своим сыном, Елена Оттобальдовна никогда, ни при каких условиях не показывала этого Максу. С младенческих лет она сознательно лишила его ласки, кроме официальных поцелуев при прощании и здорованье. И только в 20 лет Макс пил с матерью на брудершафт, а то внешне у них всегда были официальные отношения. Макс был удивительно послушный и ласковый сын, но Елена Оттобальдовна никогда его ни за что не похвалила. Когда он приносил матери свои первые стихи , она говорила: “А у Пушкина лучше”. И так до конца дней Когда я, уже в мою бытность с ними, вступалась иногда за Макса: “Пра, но ведь таких людей, как Макс, не бывает. Что ты от него хочешь? Ведь он замечательный человек и такой же сын!” – она отвечала: “Да, таких как Макс, очень мало; но я, как мать, хочу, чтобы он был еще лучше”.

М. Волошин рано осознал свою особость и сою обреченность на одиночество. “В нашем мире я – прохожий. Близкий всем, всему чужой” – это сказано в 1903 г оду. А через десять лет он предрек:

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой

Пускай другим он чужд я не зову с собой –

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий

И, наконец, в 1915 году, в пламени “мирового пожара”, поэт определил:

Один среди враждебных ратей –

Не их, не ваш, не свой, ничей –

Я – голос внутренних ключей,

Я – семя будущих зачатий.

Еще в 1902г. Волошин писал: “Жизнь – бесконечное познанье. Возьми свой посох – и иди”. Всю жизнь он оставался верен этому завету. В стихотворении “Под мастерье” он прозревает испытания “бездомного, долгого” пути своего ду ха.

Душа твоя пройдет сквозь пытку и крещенье

Страстною влагою,

Сквозь зыбкие обманы

Небесных обликов в зерцалах земных вод.

Твое сознанье будет

Потеряно в лесу противочувств,

Средь черных пламеней, среди пожарищ мира.

Твой дух дерзающий познает притяженье

Созвездий правящих и волящих планет

Но есть ли у этого странствия цель и конец?. Цель поэта – стать из подмастерья Мастером. Таким он становится, лишь обретя мудрость сознания и мужество духа.

Когда поймешь, что человек рожден,

Чтоб выплавить из мира

Необходимости и разума –

Вселенную Свободы и Любви, -

Тогда лишь

Ты станешь Мастером.

О ранних стихах М. Волошина Сергей Маковский, редактор журнала “Аполлон”, отзывался так: “Поэзия Волошина в то время не производила осо бого впечатления, хоть он и удивлял уже техническим мастерством. Это не т от еще Волошин, которого будет помнить Россия Нужен был “Октябрь”, нужн ы были трус и глад и мор революции, воспринятые Волошиным со щемящей боль ю и мистическим смирением (но не соблазнившие его социальными иллюзиями , как стольких писателей), нужно было “потерять Россию”, ту благословенну ю, чудотворную Россию, которую “Октябрь” втаптывал в кровь и грязь, чтобы он обрел ее в себе И вдруг забили в нем какие-то изглуби русские истоки: о н вырос в эти революционные годы, проживая в своем возлюбленном киммерий ском Крыму, в Коктебеле, вырос в крупного поэта”.

Первая мировая война словно разрядом молнии пронизала волошинские сти хи. В отличие от ура-барабанных интонаций большинства поэтов он скорбел о “године Лжи и Гнева”, молился о том, чтоб “не разлюбить врага”.

Взвивается стяг победный

Что в том, Россия, тебе?

Пребудь смиренной и бедной –

Верной своей судьбе

Это стихотворение “Россия” Волошин даже не решился включить в сборник, п ометив, что оно “не должно быть напечатано теперь”.

Тем временем назрела необходимость принимать решение. Как ратник ополч ения второго разряда, Волошин подлежал призыву в армию. Он не пошел на фро нт, не желая принимать участия в бесчеловечной бойне. И чтобы не именоват ься дезертиром и не прятаться от ответственности, он, не боясь открытой к онфронтации с правительством и не скрывая своих мотивов, официально обр ащается к военному министру, отказываясь “быть солдатом как европеец, ка к художник, как поэт”, и выражает готовность понести за это любое наказан ие”.

«Вся Русь – костер»

Между тем, на Россию надвигалась Революция. В г одину безжалостных испытаний Максимилиан Волошин – всегда казавшийся удаленным от действительности, погруженным в мистические переживания и мало приспособленным к реальной жизни, вдруг стал невероятно энергиче н. Годами живший в Париже и, казалось, бесконечно далекий от насущных суде б России, вдруг в своем творчестве неожиданно нашел такие пронзительные и точные слова о совершающемся, что они проникали в сердце каждого. “Как б удто совсем другой поэт явился, мужественный и сильный, с простым и мудры м словом”, - вспоминал В. Вересаев. Над залитыми кровью просторами встала ф игура страдающего за всех пророка – и казалось, что его устами говорит с ама разворошенная, обезумевшая страна

По волошинским стихам рево люционных лет видно, насколько сложным и неоднозначным был подход поэта к революции.

Март 1917 года. Страна ликует. Газеты пишут о сбросившем “вековые оковы” рус ском народе, о преображении России. Повсюду красные флаги, на каждом пере крестке ораторы, митинги, собрания В эти дни М. Волошин был в Москве.

Под впечатлением демонстрации на Красной площади у Волошина сложилось стихотворение, позднее названное “Март”:

В Москве на Красной площади

Толпа черным черна.

Гудит от тяжкой поступи

Кремлевская стена.

На рву у места Лобного –

У церкви Покрова

Возносят неподобные

Не русские слова.

Ни свечи не засвечены,

К обедне не звонят.

Все груди красным мечены,

И плещет красный плат.

По грязи ноги хлюпают,

Молчатпроходятждут

На папертях слепцы поют

Про кровь, про казнь, про суд.

Черная московская толпа да красные кумачёвые пятна показались ему кров ью, кровью всея Руси. “И тут внезапно и до ужаса отчетливо стало понятно, ч то это только начало, что русская революция будет долгой, безумной, крова вой, что мы стоим на пороге Великой Разрухи Русской Земли, нового Смутног о времени”.

Стихотворение не было опубликовано тогда, несмотря на предоставленную прессе полнейшую свободу, уж больно шло оно вразрез с всеобщим ликование м, вызванным Февральской революцией. И стоило оно М. Волошину упреков даж е со стороны близких ему по духу людей. Волошина тогда называли чудаком, а от его пророчества отмахнулись.

Лишь через два года явилось полное понимание “трагической ошибки” Февр аля: Февральский переворот фактически был не революцией, а солдатским бу нтом, за которым последовало быстрое разложение государства. Между тем о бреченная на гибель русская интеллигенция торжествовала Революцию как свершение всех своих исторических чаяний. Русское общество, уже много д есятилетий жившее ее ожиданием, приняло внешние признаки (падение динас тии, отречение, провозглашение республики) за сущность события.

Волошин возвращается в Крым.

Чтоб в годы лжи, паденья и разрух

В уединеньи выплавить свой дух

И выстрадать великое познанье.

Он мог бы, как многие российские интеллигенты, эмигрировать на Запад и пр овести спокойно остаток жизни в Париже, который любил, но остался в Росси и. И с Россией. Волошин был убежден, что великое познание сможет выстрадат ь только здесь, вместе с Россией, переживающей социальные сдвиги планета рного масштаба. Он считал себя причастным к судьбам страны, не очень к нем у ласковой, и верил, что пользу ей принесет здесь, не отрываясь от ее корне й, в своем любимом Коктебеле.

В письмах 1917 – 1920 годов, беседуя с близкими по духу людьми – Петровой, Обол енской, М. С. Цетлин, поэт пытается “осознать, осмыслить – исторически и ап окалиптически – совершающееся”. В Коктебеле М. Волошин пережил революц ию, Гражданскую войну, годы террора. Ему ни разу даже не пришло в голову хо ть на время покинуть страну.

Когда весной 1919г. к Одессе подходили григорьевцы, и А. Толстой звал Волошин а ехать с ним за границу, Максимилиан Александрович ответил: “Когда мать больна, дети ее остаются с нею”.

Не поддался он соблазну и в ноябре 1920г. , во время “великого исхода” из Крыма , перед вступлением туда войск Фрунзе.

И январе 1922г. , пройдя через все ужасы красного террора, при наступающем гол оде, продолжал стоять на своем:

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой –

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

Максимилиан Волошин верил в особую миссию русского народа, в избранниче ство России, которая, чтобы спасти Европу, “совершает в настоящее время ж ертвенный подвиг, принимая на себя заболевание социальной революцией ”. В феврале 1917 года Россия, по его убеждению, пошла не своим, а западным путе м, приняла на себя удар, предназначавшийся Западу, и тем самым спасла его:

Не нам ли суждено изжить

Последние судьбы Европы,

Чтобы собой предотвратить

Его погибельные тропы.

М. Волошин назвал русскую революцию “великим абсурдом”, но не проклял ее. В исторических событиях, происходивших у него на глазах, он видел высший, провиденциальный смысл: гибель старой России он воспринимал как непрем енное условие возрождения новой, еще неведомой родины:

России нет – она себя сожгла.

Но Славия воссветится из пепла!

Поэт преклоняется перед высшей волей, определившей России такую судьбу:

Нам ли весить замысел Господний?

Все поймем, все вынесем, любя, -

Жгучий ветер полярной преисподней,

Божий бич, приветствую тебя!

М. Волошин утверждает, что “мы вправе рассматривать совершавшуюся револ юцию, как одно из глубочайших указаний о судьбе России и об ее всемирном с лужении”. Здесь он имеет в виду не только спасительную жертвенность Росс ии, сколько исполнение высшей воли, предначертавшей человечеству путь в будущее:

Есть дух истории – безликий и глухой,

Что действует помимо нашей воли.

Между тем события нарастают. В Петрограде открывается первый Всероссий ский съезд рабочих и солдатских депутатов; проваливается русское насту пление на фронте; по стране ширятся антиправительственные демонстраци и; растет влияние в массах большевиков, подумывающих о вооруженном восст ании

Сергей Эфрон так описывает Москву: “Голодные хвосты, наглые лица, сканда лы, драки толпы солдат в трамваях. Все полны кипучей злобой, которая вот-в от прорвется”.

Волошин яснее других понимает происходящее. “Я думаю, что в настоящее вр емя мы переживаем процесс простой, как разложение трупа”, - пишет он Цетли ну.

При всем при том поэт верит в человека как такового. “Человек – единстве нное важное в мире”, - формулирует Волошин в дни, когда самым важным повсюд у провозглашается “масса”: партии, классы, народ Урезонивая склонную к антисемитизму Петрову, он повторяет: “Теории и расовые антипатии – это вещь преходящая и изменчивая, а человек есть ценность вечная и существую щая сама по себе”.

23 октября, поздравляя М. С. Цетлин с рождением дочери “в такое буйное и полн ое ростков время”, Максимилиан Волошин пишет: “Я думаю, что очень приятно воплотиться в такой момент и стать ровесницей целого нового мира, сейча с рождающегося”

Через день, 25 октября, власть в столице захватывают большевики.

Революцию Волошин принял с открытыми глазами, без иллюзий: как тяжкую не избежность, как расплату за грехи прогнившей монархии. “Революция наша о казалась не переворотом, а распадом, она открыла период нового Смутного времени” – определил он летом 1919 года.

М. Волошин видел опасность в стремительном разъединении мира, его рассло ении, поляризации сил и идей, что было, конечно, неизбежно и прогрессивно, но вместе с тем иной раз принимало форму крайней нетерпимости. Он старал ся быть ровным и дружеским с людьми диаметральных темпераментов, склонн остей, умонастроений.

Поэт был убежден, что правда не может быть односторонней, единой, напроти в, она была для него многогранной. И красные, и белые, считал он, в чем-то был и правы, а в чем-то не правы. Одни хотели принести счастье всему народу, дру гие полагали, что клятва, данная царю перед Богом, дворянская честь превы ше всего, это была их правда, которую тоже нельзя было отбрасывать прочь. И те, и другие желали по-своему блага России:

Одни восстали из подполий,

Из ссылок, фабрик, рудников,

Отравленные темной волей

И горьким дымом городов.

Другие, из рядов военных,

Дворянских разоренных гнезд,

Где проводили на погост

Отцов и братьев убиенных

Стихи о революции и гражданской войне писал поэт, больно задетый обрушив шимися на страну событиями. Эти стихи отвечали душевным потребностям лю дей и в одном, и в другом стане, затрагивая в них наиболее чувствительные с труны.

Когда М. Волошину задавали вопрос, к какому все-таки политическому крылу принадлежит он сам, к белым или красным, он отвечал, что летает на двух кры льях:

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

-“Кто не за нас – тот против нас!

Нет безразличных: правда с нами!”

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

М. Волошин призывает понять, что прочный мир строится на равновесиях: “Дв е дуги одного свода, падая одна на другую, образуют несокрушимый упор. Две правды, два принципа, противопоставленные в устойчивом равновесии, дают точку опоры для всего здания. Полное поражение и гибель одной из партий г розит провалом и разрушением всему зданию”.

“Не будучи ни с одной из борющихся сторон, яживу только Россией и в ней со вершающимся”. Принимая революцию как историческую неизбежность, Волош ин видел свой долг в том, чтобы помогать гонимому, независимо от “окраски ” - “и красный вождь, и белый офицер” искали и находили в его доме “убежища, защиты и совета”. Он всеми силами старался мешать людям истреблять друг друга.

“При большевиках мой дом является убежищем для белых, при добровольцах – для красных”, - писал он Ивановой.

Сергей Эфрон, уйдя в Добровольческую армию, прислал Волошину письмо, в ко тором, признавая положение добровольцев крайне трудным, спрашивал: “Что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром?” Волошин ему отвеч ал: “Бороться с оружием в руках – не твое дело. И за что бороться теперь? Фи зически мы разбиты и отданы на милость победителя Нам остается одно: на циональное самосознание в духе Единственное оружие России теперь – э то дух и внутреннее просветление”

В эпоху всеобщего ожесточения и слепоты, считал Волошин, надо, чтобы оста вались люди, которые могут противиться чувству мести и ненависти. Положе ние поэта в современном ему обществе должно быть “очень далеко от группи ровок борющихся политических партий. Эта мысль находит свое выражение в его стихотворении “Доблесть поэта”:

Творческий ритм от весла, гребущего против теченья,

В смутах усобиц и войн постигать целокупность.

Быть не частью, а всем: н е с одной стороны, а с обеих.

Зритель захвачен игро й – ты не актер и не зритель,

Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.

В дни революции быть Человеком, а не Гражданином

Предназначение поэта, по мнению Волошина, состоит в том, чтобы осознать о собую миссию, выпавшую на долю России.

Исторический оптимизм не покидал поэта в самые страшные годы. Он понимал , что Россию ждут новые тяжелые испытания, все шло к этому. Но в отличие от р астерянных интеллигентов, не клял судьбу, а принимал ее такой, какой она б ыла.

Сам он по-прежнему готов ко всему. “Мы еще далеко не достигли самого худше го, - предупреждает он Сабашникову. – Но разве может быть что-нибудь страш но, если весь свой мир несешь в себе? Когда смерть является наименее страш ным из возможных несчастий?”

Нет у Волошина страха и “за духовную сущность России”: рушится только го сударственность. Поэт верил, что выпавшие на долю страны испытания посла ны свыше и пойдут ей на благо. В стихотворении “Заклинание” он пишет:

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах,

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, исступлений –

Возникнет праведная Русь

Ему кажется, что “всюду, среди самых нелепых и кровавых форм” прорываетс я “глубочайшая моральная идея “Святой Руси”. Эти чувства и мысли оформл яются в стихотворение “Святая Русь”:

Поддалась лихому подговору,

Отдалась разбойнику и вору,

Подожгла посады и хлеба,

Разорила древнее жилище, -

И пошла поруганной и нищей,

И рабой последнего раба

Имперская Россия перестала существовать. Всегда и во всем предпочитавш ий дух “плоти”, поэт способен “в разрушении отчизны” увидеть “зарю всеоб щего, быть может, воскресенья”. И он взывает:

О, Господи, разверзни, расточи,

Пошли на нас огонь, язвы и бичи,

Германцев с запада, монгол с востока,

Отдай нас в рабство вновь и навсегда,

Чтоб искупить смиренно и глубоко

Иудин грех до Страшного Суда!

Эти строчки многим показались кощунственными. Но М. Волошин не мыслит в к атегориях политики, его взгляд намного шире. Поэт равно приветствует “и революцию, и реакцию, и коммунизм, и самодержавие”. “Я могу желать своему н ароду только пути точно соответствующего его исторической, всечелове ческой миссии, - заявляет он. – Что мне до того, будет ли он вести через мона рхию, социалистический строй или через капитализм – все это только разл ичные виды пламени, проходя через которые перегорает и очищается дух”.

“Жадность, жестокость и глупость, которые сейчас клубятся по “Руси”, не с мущают Волошина: “это неизбежный дым всякого самосожжения”.

Подыскивая исторические аналоги современности, Волошин обращается к В еликой французской революции и к Смутному времени. Первая эпоха потряса ет его аналогией: “психология действующих лиц, характер событий – все с овершенно тождественно”, - писал он Оболенской. Эта тема рождает у него ст ихи “Бонапарт”, “Термидор”, “Взятие Бастилии”. Под влиянием второй эпохи возникают “Дметриус - император” и “Стенькин суд”. Бунтари и авантюрист ы прошлого кажутся поэту ожившими в русской революции. “Сейчас начинает ся настоящий Стенькин суд, - писал он Петровой. - Самозванство, разбойничес тво - вот основные элементы всякой русской смуты”.

В творчестве поэт видит “единственный достойный ответ на действительн ость”.

Поскольку “будущее так темно и всякая личная жизнь подвержена стольким случайностям”, Волошин торопится сказать “все что надо высказать”. “Чув ствуешь, что ничего на завтра откладывать нельзя”, - писал он Оболенской.

Несмотря на внешние обстоятельства, от которых ничего доброго Волошин н е ждал, у него в душе жило ликование – явно “вопреки разуму”, которое рожд ало творческий подъем, окрыляющий поэта. Стихи, которые он сочинял один з а другим, исполнены веры в неизбежный духовный расцвет России.

В 1919 году М. Волошин писал своему двоюродному брату Я. А. Глотову: “Какое стра шное время, и какое счастье, что мы до него дожили”. Эти слова могут во мног ом прояснить тональность мироощущения поэта в переломные для России го ды и раскрыть суть его нравственной позиции, сказавшейся в стихах о граж данской войне.

Если судить по делам, то Максимилиана Волошина, безусловно, следует отне сти к тем представителям дореволюционной интеллигенции, которые не про сто приняли новую рабоче-крестьянскую власть, но и не без успеха искали п ути к сотрудничеству с ней.

Волошин понимал, что в такой обстановке нельзя быть пассивным, нельзя за нимать позицию стороннего наблюдателя.

У новой власти он получает удостоверение заведующего охраной ценносте й искусства в Феодосийском уезде и в 1920-1922гг. колесит по Крыму с “безнадежно й задачей по охране художественных и культурных ценностей”, а так же чит ает солдатам и матросам лекции по истории искусства, и делает это очень с ерьезно и с душой, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преп одает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских. Но самой значительной его социально-культу рной акцией становится создание им Дома поэта, своего рода дома творчест ва. Это был летний приют преимущественно для интеллигенции, положение ко торой в Советской России было достаточно неуютным. Выброшенные, в больши нстве, из привычного быта, травмированные выпавшими на долю каждого испы таниями, с трудом сводящие концы с концами, они находили в Доме поэта кров , отдых от сумятицы больших городов, радушного и чуткого хозяина, насыщен ное общение с близкими по духу людьми.

Волошин выносит убеждение в необходимости “все время быть с “большевик ами” - для того, чтобы смягчать и ослаблять остроту политических нетерп имостей”. “Большевики вовсе не партия, - внушает поэт, а особое психологич еское состояние всей страны, от которого надо лечить именно постоянным о бщением”.

“Ко мне все сменяющиеся режимы относились очень хорошо в лице центральн ых властей – и скверно в лице местных, но они почему-то не решались ничего сделать, - констатировал поэт в письме к Я. Глотову. – Я же, относясь ко все м партиям с глубоким снисхождением, как к отдельным видам коллективного безумия, ни к одной из них не питаю враждебности: человек мне важнее его уб еждений

Развертывающаяся историческая трагедия меня глубоко захватывает, - ито жит он, - я благодарю судьбу, которая удостоила меня чести жить в такую эпо ху”. Причиной постоянного подъема Максимилиана Волошина был прилив неб ывалого бесстрашия. “Теперь каждому время считано, каждый как бы в ожида нии смертного приговора: оттого так легко и светло на душе, - пишет Волошин Петровой. – Если преодолеть в себе страх потери и страх страдания, то чув ствуешь освобождение невыразимое”.

М. Волошин выделялся среди многих литераторов России 20-го века свободой м ышления, раскованностью. Эта свобода была неотъемлема от гражданского и человеческого мужества поэта. Он всегда был готов ко всему, что пошлет су дьба.

Ради людей Волошин был готов на самопожертвование:

Надо до алмазного зеркала

Прокалить всю толщу бытия.

Если ж дров в печи плавильной мало,

Господи, - вот плоть моя!

Это не было просто красивыми словами. В период революции и гражданской в ойны он не раз рисковал собой ради спасения других.

За эту самостоятельность, непохожесть, оригинальность и самоотверженн ость М. Волошина очень ценил Валерий Брюссов. Он писал ему: “По вашим стих ам видно, что вы как-то по-своему переживаете революцию, снами этого не был о”.

Сердечно и проникновенно сказал о Волошине в ту пору Сергей Дурылин, пис авший своему другу: “В наше время он был, быть может, единственный человек , который вполне, всецело, навсегда остался самим собою и от которого шло н еизменное благоволение людям и высокое благословение жизни. Его нежно, г орячо любили, но я не знал человека, который бы его не любил или ненавидел. Не понимали, подсмеивались многие, но не было нелюбви к нему ни у кого. Это – великая награда в жизни и в смерти”.

У Максимилиана Волошина была тяжелая и счастливая судьба. Его не затрону ли репрессии, хотя доносов было предостаточно. Умер он в любимом Коктебе ле, а не сгинул, как многие другие, в тюремных подвалах.

Но в эти дни доносов и тревог

Счастливый жребий дом мой не оставил.

Ни власть не отняла, ни враг не сжег,

Не предал друг, грабитель не ограбил.

Утихла буря. Догорел пожар.

Я принял жизнь и этот дом, как дар

Нечаянный, - мне вверенный судьбою,

Как знак, что я усыновлен землею.

Поэт, конечно, осознавал заведомую обреченность русской революции, семе на ее не дозрели до нужных кондиций. К демократической форме правления в тот момент Россия не была подготовлена. Хотя бы уже потому, что в ней отсут ствовал средний класс, наделенный достаточным уровнем культуры.

И все же вера в Россию, в ее будущее, была стержнем творчества поэта. Это ви дно из стихотворения “Из бездны”, написанного в 1918 году:

Ни выхода, ни огня

Времен исполнилась мера.

Отчего же такая вера

Переполняет меня?

Для разума нет исхода.

Но дух ему вопреки

И в безднах зреют ростки

Невидимого всхода

И пять лет спустя из стихотворения “Русь гулящая”:

Но я верю, расступится бездна!

И во всей полноте бытия –

Всенародно, всемирно, всезвездно –

Просияет правда твоя!

Творчество Максимилиана Во лошина и сегодня служит источником исторического оптимизма, веры в вели кое будущее России.

Максимилиан Волошин видел с илу России в единстве всех населяющих ее народов. Сплавом различных куль тур и религий представлял он будущее России, и не уставал молиться и моли ть других за сохранение ее единства, независимо от всех исторических пер епетий.

Стану я на Восток лицом,

На Запад хребтом,

Оглянусь на все четыре стороны:

На семь морей,

На три океана,

На семьдесят семь племен,

На тридцать три царства,

На всю землю Свято-Русскую

Встань, Русь! Подымись,

Оживи, соберись, срастись –

Царство к царству, племя к племени!

М. А. Волошин, поэт и философ, намного опередил свое время, и в этом смысле ег о можно назвать современником нынешних поколений, обретающих общечело веческое сознание. И даже – современником будущих.

Сегодня человечество вновь приблизилось к порогу глобального осмыслен ия и переосмысления истории. А это значит, что вновь наступила эпоха люде й, ищущих пути к истине.

Размышления М. Волошина о судьбах человечества, напряженный поиск пути в сеобщего спасения, нравственного совершенствования человека не утрати ли своей актуальности и сегодня. Напротив, многие проблемы нашей совреме нной жизни сделали философские идеи Волошина для нас ближе и понятнее. Е го Правда, выношенная им в одиноких и горьких “блужданиях”, оказалась ну жна людям.

Волошин – это явление на закате российской имперской культуры. Фигура н и с какой другой не сравнимая. В его стихах сверкают те пророческие зарни цы, которые именно в наше время все тревожнее свидетельствуют о надвигаю щейся грозе. Предуведомить будущее дано немногим, по существу, считанным единицам. Это самые счастливые люди, поскольку они постигают полнее дру гих жизненную тайну. Но они и самые несчастные, поскольку уд ел их – одиночество, в котором они остаются со своей тайной. Алексей Толс той сказал о Волошине: “Поэт ритма вечности”.

Будем же справедливы к памяти Волошина – человека, возлюбившего Божью з емлю всей силой души, умевшего все прощать и пророчески верить в высший с мысл всякого земного свершения.

Думается, великий русский поэт Н. А. Некрасов был прав, когда о таких людях, как Максимилиан Александрович Волошин, писал: “Природа – мать, когда б т аких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни”.