“Чистейшей прелести чистейший образец”. Образ женщины XIX века в живописи и поэзии

Сегодня, в начале XXI века в жизни и художественных произведениях преобладает образ эмансипированной, деловой, активной женщины. Но какая бы женщина не была, она должна оставаться женщиной: нежной, милой, любящей, женственной и очаровательной. Такой, какой мы представляем образ женщины XIX века.

Первая четверть XIX века – яркая страница в истории отечественной словесности и изобразительного искусства. Маша Протасова, Сашенька Воейкова, Наталия Гончарова и Катенька Бакунина дают представление о нравственном идеале женщины. Все чувства героинь направлены к доброму началу, терпению и любви к ближнему.

В начале XIX века в моду вошли небольшие, изящно украшенные альбомы, легко помещавшиеся в дамской сумочке. В альбомных рисунках первой трети позапрошлого века чаще всего можно обнаружить символически образы, характерные для элегической поэзии: амуры, цветы, пылающие сердца, пейзажи. Между листами альбома вкладывали сушёные цветы, пряди волос. Произведениями, записываемыми в альбомы, были по большей части стихотворными: элегии, мадригалы, романы – как известных поэтов, так и анонимных авторов, но не редко встречались афоризмы, прозаические отрывки, вырезки из журналов.

Существовали строгие законы заполнения альбомов. Первую страницу оставляли незаполненной, так как существовало мнение, что с открыванием её может случиться несчастье. В начале альбома писали родители и старшие, дальше – подруги и знакомые; последний лист оставлялся для самых нежных записей – считалось, что там пишут те, кто больше всех любит владелицу альбома.

Внизу последнего листка можно было прочесть такие строки.

Кто любит тебя больше меня,

То пусть напишет ниже меня.

На последнем листочке

Напишу четыре строчки

В знак дружества моего,

Ах, не вырвите его!

Пик расцвета альбомной традиции пришёлся на 1820 – 1830е годы, когда альбом из способа внутрисемейного творчества превратился в модный факт светской культуры. Домашний, камерный альбом 1810х годов сменил парадный тип альбома в изысканно бархатном или атласном переплёте, который должен был демонстрировать утончённый художественный вкус владельца. Альбомы превращались в настоящие коллекции автографов известных литераторов и набросков популярных живописцев.

Альбомы играли важную роль в культурной жизни XIX века. Именно на страницах альбомов нашла отражение душа их владелиц и, может быть, они помогут нам разгадать личную загадку женской красоты, раскрыть тайну сердца женщины. Для того, чтобы глубже понять образ женщины в целом, я выполнила свою работу в форме альбома. Представим, что в руках у нас находится типичный альбом XIX века. Итак, листая страницы альбома

В своей работе я опиралась на исследования Чижовой И. Б. «Души волшебное светило», в которой рассматриваются биографии героинь Петербурга XIX века. Это был нравственный и эстетический идеал той эпохи. Образы этих женщин нашли воплощение в произведениях выдающихся поэтов и художников.

В книге Горбачёвой Н. Б. «Прекрасная Натали» прослеживается нелёгкий, полный драматических коллизий жизненный путь Н. Н. Горбачёвой – Пушкиной - Ланской. Ослепительная изысканная красота этой женщины была таким же редким даром природы, как гениальность её первого мужа, великого русского поэта А. С. Пушкина. Ею восхищались самые знатные и знаменитые люди той блестящей эпохи.

Ещё одним из источников является книга «Русская живопись XIV – XX веков». В главе, посвящённой живописи XIX века, рассматриваются женские портреты, которые писали художники позапрошлого столетия.

Загадки женской красоты

Каждый, кто держал в руках старинный альбом той поры, когда мир ещё не знал фотографий, и перелистывал ветхие страницы с рисунками, наклеенными вышивками и стихами, знает чувство прикосновения к внутренней жизни человека. Милые тени прошлого.

Забытые имена, давно завядшие цветы, уснувшие чувства. Всё это происходит чередой и волнует печальной невозвратностью. Но есть такие альбомы, которые хранят исторические откровения, по ним изучаешь и постигаешь эпоху, находишь как незнакомые, так и очень известные имена, стихи и прозу, портреты и пейзажи.

К таким реликвиям относится альбом Софьи Дмитриевны Пономарёвой. В кожаный переплёт его вмонтирована миниатюра – портрет очаровательной брюнетки с чуть раскосыми глазами и кокетливо склонённой головкой. Губы едва могут удержаться от улыбки.

Видимо, к этому портрету известный поэт и баснописец первой половины XIX века А. Е. Измайлов написал 25 сентября 1820 года:

Всегда прелестна, весела,

Шутя кладёт на сердце узы.

Как Грация, она мила

И образована, как музы.

Пожалуй, именно образованность и ум, наряду с особенным, можно даже сказать магнетическим очарованием, выделили её среди современниц.

В своё время Софья Поздняк, сестра Ивана Поздняка, лицеиста второго выпуска, была для его однокашников тем же, чем Катрин Бакунина для соучеников Александра Пушкина.

Софи очень рано вышла замуж за доброго и гостеприимного Акима Ивановича Пономарёва, статс-секретаря Канцелярии по принятию прошений. Сын богатейшего откупщика, муж её обладал большим капиталом, и молоденькая любительница отечественной словесности решила открыть Литературное собрание. Название ему придумали живо откликнувшиеся друзья, среди которых первое место занимал А. Е. Измайлов: Общество любителей премудрости и словесности. В названии обыгрывалось имя хозяйки – София, обозначает – премудрая. В одном из стихотворений известный поэт и литературный критик того времени Орест Сомов выражает своё и общее мнение:

Богиня красоты вошла с Минервой в спор:

«Софию, говорит, лишь я образовала,

Чтоб смертным прелестей моих явить собор».

«Ты ошибаешься! – Минерва ей сказала. –

Одна лишь я Софию создала,

Искусства, знания, любезность, благородство,

Ум образованный и вкус в неё влила;

Одна во всём со мной имеет сходство

И, наконец я имя ей дала».

Это стихотворение, написано по-русски, одно из многих записанных в двух альбомах Софьи Дмитриевны, хранящихся в центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ) и рукописном отделе института русской литературы РАН (ИРЛИ), находящийся в Пушкинском доме. Самым значительным, по мнению знавших её, было то, что владея в совершенстве четырьмя языками, она превосходно знала и русский. Большая выдумщица всяких проказ.

«Эта молоденькая, плотненькая дама небольшого роста обладала необыкновенным искусством нравиться - вспоминал впоследствии один из посетителей её салона Д. Н. Свербеев. – Где получила она своё образование – не знаю, но воспитание её было самое блистательное: бойко она говорила на четырёх европейских языках и владела превосходно русским, что было тогда редкостью; иностранная литература и наша домашняя были ей вполне знакомы.

Она умела завлечь в свою гостиную всех тогдашних литераторов, декламировала перед ними их стихотворения и восхищала своей игрой на фортепиано и приятным пением».

Софья порхала как мотылёк среди своих обычных посетителей, людей, известных в литературе и искусстве. Как-то особенно расцветали дарования и любезность в атмосфере непринуждённости и доброжелательства, которую она умела создать. В начале существования общества туда приходили в основном зрелые люди, уже известные литераторы, которых приводил Измайлов, изредка – баснописец И. А. Крылов, переводчик Гомера Н. И. Гнедич, журналист Н. И. Греч, создатели трагедий и страстные театралы П. А. Катенин и А. А. Жандр и начинающая молодёжь – Н. Остолопов, И. Коваленко, Д. И А. Княжевичи, О. Сомов, будущий декабрист Александр Поджио. Все они оставляли свои автографы в альбомах Софьи Дмитриевны, и большая часть их сочинений впоследствии заполняла страницы «Благонамеренного» - журнала на русском языке.

Особенно много писал безнадёжно влюблённый в хозяйку дома А. Илличевский, соученик Пушкина и соперник по сочинительству стихов. Надо отметить, он раньше других понял, что Пушкин в области поэзии несравним.

В начале 1820-х годов на страницах журналов Илличевскому было отведено не последнее место. Он даже удостоился чести открыть первый альбом Софьи Дмитриевны.

Собираясь по вечерам у Софьи Дмитриевны, сохранилось множество воспоминаний современников о том, как происходили собрания литераторов, и, судя по альбомам, у неё частенько бывали и художники: О. Кипренский, П. Яковлев, К. Кольман, В. Мошков и другие, менее известные.

В альбоме сохранился рисунок пером, где со всеми подробностями описанный интерьер, и на нём рукой Софьи Дмитриевны подпись: «Орест Михайлович Кипренский». Видимо, подписан он позднее: и отчество перепутано, и вообще рисунок настолько не похож на Кипренского, что можно предположить, что подпись относится к рисункам, висящим на стене, вернее на ковре, хотя имеется его монограмма.

Этот рисунок интересен тем, что в подробностях воспроизводит обстановку, в которой происходил живой и непринуждённый процесс дружеского общения. Вдохновляемые очаровательной хозяйкой, присутствовавшие стремились быть находчивыми, остроумными, а главное – талантливыми.

Жизнь Софьи Дмитриевны текла стремительно. Её интересы были чрезвычайно многосторонними. Путешествие П. Яковлева в Бухару особенно увлекло воображение, и по её просьбе он не раз рисует в альбомы среднеазиатскую архитектуру и различные восточные сценки.

Фактически П. Яковлев жил у Пономарёвых почти постоянно, играл на фортепиано, рисовал и вообще был очень забавен. Ему не составило труда привести своих друзей, и они также стали посещать гостеприимный дом, часто оставляя в альбомах дань восхищения прелестной хозяйки.

А через некоторое время, тот же крайне общительный П. Яковлев ввёл Дельвига и его друзей в дом Пономарёвых. В альбоме, хранящемся в Пушкинском доме, имеются два автографа Дельвига. Одно стихотворение посвящено хозяйке:

София, вам свои сонеты

Поэт с весельем отдаёт:

Он знает, от печальной Леты

Альбом ваш верно их спасёт.

И далее 4 сонета: «Н. М. Языкову», «Златых кудрей изящная небрежность», «Не часто к нам слетает вдохновенье», «Я плыл один с прекрасною в гондоле».

В альбоме, хранящемся в ЦГАЛИ, также два его автографа известных стихотворений: «Роза ль ты, розочка, роза душистая» и другое, говорящее о все растущем увлечении хозяйкой дома:

О, чародейство красоты!

К любви по опыту холодной,

Я забывал, душой свободный,

Безумной юности мечты;

И пел, товарищам угодный,

Вино и дружество: но ты

Явилась, сердце мне для муки пробудила,

И лира про любовь опять заговорила.

В стихах Дельвига, посвящённых Пономарёвой, чувствуются грусть, понимание невозможности счастья с женщиной, которая не только несвободна, но и хочет нравиться всем одновременно:

Любви дни краткие даны,

Но мне не зреть её остылой:

Я с ней умру, как звук унылый

Внезапно порванной струны.

Он предрёк свою внезапную гибель, причиной которой была София, но уже другая. София – имя для Дельвига оказалось роковым.

Совершенно по-другому относился к Пономарёвой его друг Евгений Баратынский. Все его стихотворения выражают разочарование, философские раздумья над превратностями жизни:

Дало две доли провиденье

На выбор мудрости людской:

Или надежду и волненье,

Иль безнадёжность и покой

Видимо, поэт в отношении к Софье Дмитриевне предпочитал «безнадёжность и покой». Это одно из стихотворений, вписанных в альбом, хранящийся в Пушкинском доме, другое – шутливое: «о, своенравная София, от всей души я вас люблю» В альбоме ЦГАЛИ есть его известные стихотворения «Водопад» и «Слепой поклонник красоты». И снова чуть иронично обращается он к хозяйке альбома:

Когда б вы менее прекрасной

Случайно слыли у молвы,

Когда бы прелестью опасной

Не столь опасны были вы

Когда б ещё сей голос нежный

И томный пламень сих очей

Любовью менее мятежной

Могли грозить душе моей.

Предаться нежному участию

Мне тайный голос не велит.

И удивление – на счастье

От чар любви меня хранит.

Все стихи Баратынского, посвящены Пономарёвой, пронизаны одной и той же мыслью о «немыслимости» счастья, о сопротивлении обольщению, которое может принести одни страдания. Уже при первых встречах он замечает:

Вы слишком многими любимы,

Чтобы возможно было вам

Знать, помнить всех по именам

Смешной, несколько нелепый Кюхельбекер бывал у Пономарёвой очень редко, в основном по торжественным дням. В день именин хозяйки, 17 сентября 1821 года, он написал:

Да протечёт твой новый год

Спокойно, как зерцало вод,

Как утра час, и тих, и ясен,

Как чистый свод небес прекрасен.

Типично альбомные стихи, ни на что, собственно, не претендующие.

Спустя ровно год в альбоме появляется запись самого верного друга А. Е. Измайлова (иногда он подписывался: Баснин):

И тот, кто мудрость ненавидит,

Кому судьба глаза одни дала,

Лишь только Вас увидит,

То скажет: Мудрость как мила!

Листая свои альбомы в 1823 году, Пономарёва могла увидеть много цветных автографов всеми признанных знаменитостей, замечательных рисунков. Необычайно корявым почерком записаны собственной рукой ряд басен Ивана Андреевича Крылова – «Василёк» (Пушкинский дом) и знаменитые «Лебедь, рак и щука» (ЦГАЛИ). Крылов своей проницательной, чуткой душой всегда мог отличить забавную мишуру от действительной прелести. За внешней игривостью он видел чудесную, искреннюю душу Софьи Дмитриевны.

По сравнению с множеством стихов, посвященных покорительнице сердец, живописных изображений с Софьей Дмитриевной очень мало. До сих пор был известен только портрет-миниатюра на обложке альбома, о котором уже упоминалось в начале. Теперь, после знакомства с содержанием её альбомов, можно назвать ещё два. Один – исполненный Батюшковым, хоть и очень выразительный, но сделанный художником-дилетантом, правда, весьма талантливо. Другой принадлежит кисти известного в то время художника Карла Кольмана, который исполнил для альбомов Софьи Дмитриевны множество прелестных акварелей-пейзажей и несколько маленьких акварельных портретов и бытовых сценок. На одном листе, в центре, видимо, изображён Измайлов в костюме украинского казака, а наверху, в крестьянском кокошнике, прелестное личико с узенькими глазками (Пономарёва любила переодеваться в народные костюмы). Рядом с этой «барышней-крестьянкой» миловидный селянин, в котором угадываются черты В. И. Панаева. Портреты этих же персонажей можно найти и в рисунке О. Кипренского, где очень живо пером нарисовано несколько шаржированных голов в фас и профиль. Видимо, это постоянные посетители Общества любителей премудрости и словесности. Среди них угадываются изображения Измайлова, Панаева, характерный профиль Баратынского и других.

В 1824 году кто-то привёл в это весёлое и шумное общество Кондратия Рылеева, и он, не желая уподобляться прочим воздыхателям, написал в альбом отрывок из своей поэмы «Войнаровский» - беседу героя с Мазепой. И заканчивает свой отрывок словами:

Уж близок час! Близка борьба,

Борьба свободы с самовластьем.

Но такие гости, как Рылеев, были редкими, и шумные, весёлые, наполненные творческими радостями вечера шли своей чередой.

Вместе с умением писать в духе изящной словесности очень ценился юмор. Иронический тон часто скрывал истинное чувство. Илличевский 21 октября 1822 года пишет:

При виде вас, нахмуря лица,

Всё шепчут жалобы одни:

Женатые – зачем не холосты они,

А неженатые – зачем Вы не девица.

И подписывается: «Неженатый».

Но более всего поэты славят красоту и мудрость хозяйки гостеприимного дома. Поэт Н. Ф. Остолопов игриво пишет:

Похожа хочешь ли ты на Амура быть?

Глаза лишь надобно закрыть –

Коль хочешь, чтоб Амур пленился сам тобой –

София! Только их открой.

И снова его же остроумная шутка:

Какое множество я в жизнь мою

Имел наставников-тиранов!

От них я всё познать хотел

И ночи целые над книгами сидел,

А толку не было!.

Но сжалилось теперь, я вижу, провиденье!

Конечно, мне сам Бог сей случай ниспослал:

Я к вам пришёл, София! Вас узнал

И – тотчас фило-софом стал.

В альбомах Софьи Дмитриевны Пономарёвой рождались стихи, раскованное изящество которых вдохновлялось прелестной хозяйкой. Иногда поэты боялись не угодить Софье Дмитриевне, снова и снова пытаясь найти новые прекрасные сравнения для «несравненной».

Обаяние и шутливость Софьи Дмитриевны могли расшевелить даже самых серьёзных. Так, молчаливый, словно ушедший в свой мир своих грёз Н. Гнедич пишет шутливые стихи:

Хотя б все тётушки на вас похожи были,

Никто бы не хотел племянником их быть;

Их как племянникам нам должно бы любить,

А мы их более, чем тётушек, любили.

Но всё-таки эмоциональнее всех выразил всеобщее поклонение старый друг Измайлов:

Могу сказать я про себя,

Что я отнюдь не льстец, лесть, право, ненавижу,

Умней, любезнее, прекраснее тебя

Из женщин не видал – и верно не увижу.

Последнее посвящение в альбоме написано А. Дельвигом в 1823 году:

За Ваше нежное участье

Больной певец благодарит:

Оно его животворит,

Он молвит: «Боже, дай ей счастье

В сопутники грядущих дней!

Болезни мне, здоровье ей!

Пусть я по жизненной дороге

Пройду и в муках, и в тревоге;

Её ж пускай ведут с собой

Довольство, радость и покой!. »

Однако свеча жизни Софьи Дмитриевны догорала. Уехал преданный, верный её почитатель Илличевский. 15 февраля 1823 года, перед отъездом в Париж, он сделал последнюю запись в альбом (ЦГАЛИ), который он же несколько лет до этого открывал:

Увы, простите! До свиданья!

Лечу в далёкие края,

Но с вами вопреки желанью,

Печальный, расстаются я.

Томимый горестью безмерно,

Я царства и страны пройду,

Но женщин лучше вас наверно

Нигде на свете не найду.

Горестно предчувствие любящего сердца! Ему не суждено было увидеть Софью Дмитриевну живой, и никогда ни один образ не заметил ему его первую последнюю любовь.

Литературное общество существовало не более трёх лет.

Ранняя смерть его вдохновительницы оставила безутешных друзей, искренне и долго её оплакивавших. Измайлов, Баратынский, Гнедич поспешили выразить стихами горечь утраты. Но печальнее всех прозвучала, полная философского раздумья над жизнью и смертью эпитафия Дельвига:

Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой,

Скоро разбила её: верно, утешилась там.

1824 год.

Перед нами лежит ещё один альбом, ещё одна женская судьба, загадочная, печальная, но необыкновенно красивая.

Она всех чувств успокоенье,

Хранитель, гений бытия,

Души надежда и спасенье.

Я думаю, что именно эти строки из стихотворения Жуковского мы могли бы увидеть на первой странице альбома Марии Протасовой. В этих строках и необыкновенное по своей силе чувство любви, которое испытывал Жуковский к Марии, и восхищение, и отчаяние.

Очевидно, что подобные слова не могли быть посвящены человеку заурядному, серому. Пробудить такое чувство могла только девушка столь же прекрасная.

В 1801 году Карамзин женился на сестре Плещёевой – Елизавете Ивановне Протасовой, очень похожей на свою сестру и внешне, и по кругу литературных интересов. Свою будущую жену Карамзин знал с детства.

В молодой жене Карамзин нашёл свой поэтический и нравственный идеал. «Я совершенно доволен своим состоянием и благодарю судьбу», - писал он после первого года брака, после рождения дочери Софьи, которая впоследствии будет собеседницей многих русских поэтов. Но в следующем, 1802 году судьба оказалась жестокой к их семье. Елизавета Ивановна умерла от скоротечной чахотки.

После постигшего его горя Карамзин продолжал много работать, оставаясь в центре литературной жизни Москвы. Именно эстетические воззрения Карамзина обусловили тесное взаимодействие литературы с различными видами, так явно проявившими себя в первой половине 19 века. С этих воззрений, по выражению В. Г. Белинского, «началась новая эпоха русской литературы». В круг литераторов всё больше включалась молодёжь: Андрей и Александр Тургеневы, А. Ф. Воейков, В. А. Жуковский и другие. Литературные позиции Карамзина ближе всего были Жуковскому, все называли его прямым учеником прославленного писателя.

Их связывали не только творческие, но и родственные узы. Сводная сестра (по отцу) Жуковского Екатерина Афанасьевна Бунина была замужем за Андреем Ивановичем Протасовым, родным братом жены Карамзина. Дочери рано овдовевшей Екатерины Афанасьевны – Маша и Саша – ещё девочками-подростками становятся ученицами Жуковского. По характеру, уму, образованию между тётками и племянницами было много общего. Именно они стали музами Жуковского и других русских поэтов.

Поиск романтического поэтического идеала был близок всему творчеству Жуковского, и он нашёл его в близком человеке, своей духовной воспитаннице Машеньке Протасовой. Можно сказать, что он сам воспитал идеал, который стал величайшим счастьем и горем всей его жизни.

В личности Маши воплотилась романтическая героиня Жуковского, основанными чертами которой становится одухотворённость, глубина и сила чувств, богатство настроений. В лирических стихах он «пел любовь», карандаш запечатлел милые черты. В рисунках поэта – очаровательная девушка с мягкими, нежными, чисто русскими чертами лица, с характером отзывчивым и добрым. Нравственные уроки Жуковского, девизом которых всегда было: «Каждую минуту жизни – доброму делу, мысли или чувству», - не прошли даром.

Жуковский в своих рисунках сумел подчеркнуть пленительную женственность Маши Протасовой – в повороте головы, мягких рассыпающихся локонах, чуть соприкасающихся с круглой щекой. Но ещё больше нежных чувств высказано стихами:

Мой друг, хранитель – ангел мой,

О ты, с которой нет сравненья,

Люблю тебя, дышу с тобой;

Но где для страсти выраженья?

С тобой, один, вблизи, вдали,

Тебя любить – одна мне радость;

Ты мне все блага на земли;

Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.

Так писал Жуковский в 1811 году, когда он в первый раз решился сделать предложение Маше. Её мать решительно ему отказала, мотивируя свой отказ религиозными соображениями (церковь запрещала родственные браки). Все пути к счастью были отрезаны для обоих любящих.

В августе 1812 года Жуковский уехал в действующую армию, а Маша и её младшая сестра Саша самоотверженно ухаживали за ранеными в лазарете города Орла, не страшась ни какой работы, в ожидании известий от своего учителя. Время с10 сентября по 10 октября Жуковский провёл с ними, и тогда же был начат «Певец во стане русских воинов».

Отгремели военные грозы, и снова началась мирная жизнь, заполненная поэзией и любовью. В 1814 году на вторичное сватовство Жуковскому отказали ещё более решительно. Сердце поэта билось как пойманная птица:

Зачем, зачем вы разорвали

Союз сердец?

Вам розно быть! – Вы им сказали.

Всему конец!

«Люблю Машу, как жизнь», - признался он своему другу Александру Ивановичу Тургеневу. С 1815 по 1817 год поэт большей частью жил в Дерпте, куда и переселилась и семья Протасовых после замужества младшей сестры, супруг которой Александр Фёдорович Воейков стал профессором Дерптского университета. Несмотря на преграды, возведённые уверенной в своей правоте Екатериной Афанасьевой, Жуковский не оставил надежды. По-прежнему был близок круг эмоциональных интересов поэта и его воспитанницы. Дружба отныне должна заменить им любовь. Но чувства эти очень близки.

Маша не только хорошо знала русскую литературу, но читала Шиллера и Гёте, Шекспира Расина, Вольтера и Руссо и многих западноевропейских писателей. Но кроме классики, дожившей до наших дней, были литературные произведения, которые имели значение только для своего времени.

Круг чтения, интересы, пристрастия – всё было направлено к одной цели: духовному общению с поэтом. В свою очередь, Жуковский интересовался тем, что она читала, и советовал такие произведения, в которых есть «любовь к добру и к чистой славе». Оба они стремились стать справедливыми, приветливыми, миролюбивыми и доброжелательны-ми. По-видимому, мечтательность и элегические настроения в создании Маши роднили его с Жуковским. Жуковский писал ей:

Я на тебя с тоской гляжу,

В груди огонь, в душе молчание.

Хочу сказать. Но что скажу?

О, друг, пойми моё признанье.

Тиха любовь к тебе моя,

Она всех чувств успокоение,

Хранитель – гений бытия,

Души надежда и спасенье.

От надежды к отчаянью. И всё же надежда не покидала до тех пор, пока к Маше не посватался профессор медицины Дерптского университета И. Ф. Мойер. Мать настаивала на свадьбе. Маша металась, не зная, на что решиться. Жуковский в отчаянии пишет: «Маша, откликнись! Открой мне глаза. Мне кажется, я всё потерял!» И всё же добавляет: «Лишь бы Маша была счастлива!» И к свадьбе, которая состоялась 14 января 1817 года, пишет жениху:

Счастливец! Ею ты любим,

Но будет ли она любима так тобою,

Как сердцем искренним моим,

Как пламенной моей душою!

В 1818 году её портрет написал немецкий художник Карл Зенф. Он работал в Дерпте, и Жуковский брал у него уроки рисования и гравирования, он же ввёл его в семью Мойеров и заказал портрет Маши. В портрете Зенфа нет той любовной ноты, которой проникнуты рисунки самого Жуковского. Но покоряющая мягкость взора, женственность, доброта – всё остаётся и в этом портрете. Во всём существе её, в голосе, во взгляде было нечто неизъяснимо-обворожительное. В её улыбке не было ничего ни радостного, ни грустного, а что-то покорное. С большим умом и сведениями соединяла она необыкновенную скромность и смирение. Начиная с её имени, всё в ней было просто, естественно и в то же время восхитительно.

Духовную жизнь Маши, основу её существования, как и многих сверстниц, составляли любовь и дружба. Но Маше, кроме того, хотелось быть достойной тех идеалов доброты, на которых её воспитали. Она решила, что исполнение своего человеческого долга станет оправданием её разбитой любви. Печаль её была непреходящая, печаль о том, что не сбылось. Всё в прошлом – в детских воспоминаниях – и в настоящем только долг. Но как росток дерева пробивает камень, так истинное чувство пробивается сквозь искусственно созданные преграды.

Идеал Жуковского не был выдуманным. Им являлась живая женщина – прекрасная во всех проявлениях своей души и в поступках. Мировая поэзия не знает такой любви.

Маша жила воспоминаниями, тщательно скрываемыми чувствами. Всю полноту этих чувств она пережила летом 1822 года, когда снова попала в Муратово, где всё напоминало о Жуковском. Она много гуляла по дорогим сердцу местам и вспоминала, вспоминала. И в борьбе между долгом и чувством побеждает любовь.

Жуковский обрисовал характеры обеих сестёр Протасовых: «Их души были одинаковы, хотя в разном образе, и можно сказать, что между их мыслями та же разница, какая между их наружностью. Для одной умершей небо Лифляндии, тихий уголок возле большой дороги, за которой поле, покрытое жатвою; природа простая и приятная, как её тихие свойства; над другою голубое небо Италии с его яркими звёздами и благовониями юга, как её милое восхитительное ребячество, как поэзия её сердца».

Вот закончился и ещё один наш воображаемый альбом, посвящённый необыкновенной по своей красоте и силе женщине.

От души желал счастья В. А. Жуковский второй воспитаннице, посвящая ей балладу. «Светлана» - прочитали бы мы в альбоме родной сестры Маши Протасовой – Александры:

Будь вся жизнь её светла,

Будь веселость, как была,

Дней её подруга.

Александра Андреевна, как и её старшая сестра, обладала редкими качествами: современники восхищались её умом и образованностью. Неудивительно, что, когда Жуковский и Воейков поселились вместе в северной столице, она стала хозяйкой литературного салона, и все ласково называли её «Светлана».

Портрет А. А. Воейковой выполнен художником П. А. Александровым в 1822 году в духе времени. Романтическое настроение создаёт пейзаж с деревьями, с бегущими по небу облаками, этому же способствует шарф, развевающийся вокруг её плеч. И всё же внутрен-нее обаяние Сашеньки прорывается сквозь романтический ореол. Мягкое выражение свет-лых глаз, улыбка придают ей особое очарование.

Интересен словесный портрет А. А. Воейковой, составленный А. Д. Блудовой: «Молодая, прекрасная, с нежно-глубоким взглядом ласковых глаз, с лёгкими кудрями тёмно-русых волос и чёрными бровями, с болезненным, но светлым видом всей её фигуры, она осталась для меня неземным видением времени моего детства».

Пожалуй, удачнее других её охарактеризовал поэт Е. А. Баратынский:

Очарованье красоты

В тебе не страшно нам:

Не будешь нас как, солнце, ты

К мятежным суетам;

От дольней жизни, как луна,

Манишь на край земной,

И при тебе душа полна

Священной тишиной.

Друг Жуковского Александр Иванович Тургенев, брат декабриста (тот, кому суждено было проводить в последний путь А. С. Пушкина), нежно любил Воейкову. Любовь эта была взаимна, но ничто не изменилось в их судьбе. Тургенев до конца жизни остался одиноким.

К. Ф. Рылеев посвятил Александре Андреевне свою «Рогнеду» - небольшую поэму, героиня которой – страдающая женщина. Но Воейкова, сама страдающая, умела и сострадать. Это отразилось в её отношении к слепому И. И. Козлову. Поэт был духовно близок и интересен ей: он находился под сильнейшим влиянием Жуковского, который, будучи романтиком, по словам Белинского, «выговорил элегическим языком жалобы человека на жизнь». Именно «жалобы», а не «гневный протест». Вслед за Жуковским Козлов провозглашал «право поэта на глубоко личные, лирические излияния, за которыми, однако, стоит обыкновенный мир в его сложном многообразии».

В 1822 году Козлов создал послание, заключающее смысл его лирики, - «К другу В. А. Жуковскому». Это произведение высоко ценил Пушкин. В центре повествования – поэт с обрушившимся на него горем – слепотой, ввергшей его в бездну отчаяния. Но тема скорби умиротворяется верой в искусство гуманностью человеческих отношений, дружбой и состраданием, которые озарили его жизнь в полной тьме. Безнадёжность сменяется надеждой, и среди тех, кто помог ему в страшные часы отчаяния, - племянница Жуковского, та, которую он вместе с другими называл «Светланой»:

Светлана добрая твоя

Мою судьбу переменила,

Как ангел божий низлетя,

Обитель горя посетила -

И безутешного меня

Отрадой первой подарила,

Случилось ли когда, что вдруг,

Невольной угнетён тоскою,

Я слёзы лил, - тогда, мой друг,

Светлана плакала со мною;

В надеждах веры устремлять

Все чувства на детей искала,

И чем мне сердце услаждать,

Своим то сердцем отгадала,

И вслед за ней явились мне

Те добродетели святые,

Всегда, везде ко всем благие,

И лишь могущие одне

Печаль и горести земные

В блаженный превращать удел.

Александра Андреевна познакомилась с Козловым в 1818 году. После приезда в Петербург это знакомство перешло в горячую дружбу. Многие часы проводила она у постели больного, утешала его, читала ему книги. И первое стихотворение, изданное в 1821 году в «Сыне отечества», поэт посвятил ей – «Светлане». Стихотворение было напечатано без имени автора и снабжено примечанием: «Это первый опыт страдальца, в цветущих летах лишившегося ног, а потом зрения, но сохранившего весь его жар сердца и силу воображения».

Как вводишь радость ты с тобой,

То сердце будто рассмеяться;

В нём на приветный голос твой

Родное что-то отзовётся;

Подвластна грусть моя тебе,

Её ты услаждать умеешь;

Но ты, Светлана, обо мне

Ты слишком много сожалеешь

В своих стихах Козлов старается дать представление о «Светлане» как о светлой, сострадательной душе, о целительнице несчастий ближнего.

Правда, она почувствовала некоторое облегчение после того, как они стали жить одним домом с Жуковским, зимой на Невском, в доме Меньшикова, возле Аничкова моста, а летом - в Царском Селе. У Жуковского часто бывали А. И. Тургенев, В. А. Перовский, Е. А. Баратынский, А. А. Дельвиг, Ф. Н. Глинка и многие другие, искавшие отзыва о своих опытах у чуткой, глубоко понимающей литературу «Светланы».

Часто приходили к ним в гости К. Н. Батюшков, И. А. Крылов, Н. И. Гнедич, Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский – словом, весь цвет литературной столицы, среди которых не было только А. С. Пушкина, сосланного на юг.

Воейкова живо интересовалась изящными искусствами, неплохо играла на фортепиано, немного пела и очень любила рисовать, но всему предпочитала литературу, и в особенности поэзию. В её альбомах сохранилось немало интересных автографов Баратынского, Языкова, Дельвига, Рылеева и других поэтов. Здесь же можно увидеть весьма талантливо исполненные рисунки, акварели, офорты самой владелицы альбома и Жуковского. На страницах часто мелькают виды Дерпта.

В Дерпте она встретила глубокое и трепетное обожание безнадёжно влюблённого в неё поэта Николая Языкова, который в 1825 году написал стихотворение «А. А. Воейковой».

Вы сильны дать огонь и живость

Певцу, молящемуся вам,

И благородство и стыдливость

Его уму, его мечтам.

Приму с улыбкой ваши узы;

Не буду петь моих проказ!

Я, видя вас, любимец музы,

Я только трубадур без вас.

Поэт считал Воейкову настоящей ценительницей поэзии, восхищался её чутьём и вкусом. Товарищ Языкова по университету, годом моложе его, 20-летний Андрей Тютчев посвятил Александре Андреевне романтические стихи:

С разочарованной душою

В пустыне дикой странник жил.

Он всем пожертвовал покою,

Всему земному изменил

Тогда с небесною красою

Явилась дева в той стране,

Как призрак, созданный во сне

Очаровательной мечтою

Все сочинения, написанные Николаем Языковым в Дерпте, проникнуты любовью поэта к Воейковой. Он сам говорил об этом:

Забуду ль вас когда-нибудь

Я, вами созданный? Не вы ли

Мне песни первые внушили,

Мне светлый указали путь

И сердце биться научили?

Казалось, пути Воейковой и Пушкина обязательно должны были бы пересечься. Александра Андреевна высоко ценила стихи Пушкина, переписывала их к себе в альбомы. В одном из них сохранилось стихотворения поэта, записанное рукой её брата Льва Сергеевича. Известно, как заинтересовало Воейкову письмо Пушкина к Вяземскому, в котором поэт признаёт огромное влияние на него творчества Жуковского. Письмо это датировано 25 мая 1826 года и уже через несколько дней переписано Александрой Андреевной.

Но встретиться, им было не суждено. А. А. Воейкова вернулась из Дерпта в Петербург, когда Пушкин был уже в ссылке. В мае же 1827 года, когда поэт возвратился в Петербург, она жила в Царском Селе, а Жуковский, который мог бы их познакомить, находился за границей.

После долгой болезни, томимая тяжёлыми предчувствиями, исполненная беспокойством и тревогой о своих четверых маленьких детях (Катя, Саша, Андрей и Маша), Воейкова 21 августа 1827 года выехала вместе с детьми лечиться за границу. И. И. Козлов написал ей в альбом прощальные стихи:

Не смерть, разлука нам страшна,

Одной лишь ею дух метется,

И связь сердец не прервана,

Хотя цепь жизни уже рвётся.

Наступил новый 1829 год. Часы отстукивали время беспощадно. «Светлана» готовилась к смерти. Она умерла в феврале, не дожив до 34 лет.

Грустно встретил известие о смерти своего верного друга И. И. Козлов. В годовщину её смерти (февраль 1830 год) он посвятил стихи памяти той, что примирила его с несчастьем:

Кругом гроза, но ты была со мной,

Моя судьба душой твоей светла,

Мне заменил твой дружеский привет

Обман надежд и блеск весёлых лет

В уме моём ты мыслию высокой,

Ты нежности и тайной, и глубокой

Душевных чувств, и ты ж в моих очах,

Как яркая звезда на тёмных небесах

И стихи о Светлане горестно обрываются

Николай Языков, который так и не смог забыть своей первой возвышающей душу любви, в 1831 году посвятил памяти А. А. Воейковой одно из летучих лирических стихотворений:

Блажен, кого любовь её ласкала,

Кто пел её под небом лучших лет

Она всего поэта понимала

И горд, и тих, и трепет, поэт

Ей приносил своё боготворенье;

И радостно во имя божества

Собирались в хор созвучные слова,

Как фимиам, горело вдохновенье!

Память об Александре Андреевне благоговейно хранили всё, кто её знал.

Так трагично погасли две ярких звезды своего времени. Их свет и тепло принесло радость многим людям, красота их нашла много достойных поклонников и почитателей. Хотя сами они вряд ли нашли истинное счастье в своей жизни. В этом настоящая красота, сила и, одновременно трагедия удивительных сестёр Протасовых.

«Чистейшей прелести чистейший образец»

Исследуя образ русской женщины XIX века, нельзя оставить без внимания одну из самых ярких страниц – Пушкинские дамы сердца. Им он посвящал не только свои прекрасные стихи, но и мимолётные рисунки - женские ножки, прекрасные головки, лодочки, птицы, лошади – рождаются в ту минуту, когда у поэта в голове теснятся образы, а мозг ещё слишком слаб, чтобы слагать стихи, когда «пальцы тянутся к перу, перо к бумаге, минута и стихи свободно потекут. »

Профиль ложится на бумагу под рукой Пушкина, уверенно и сразу. Смелый рисунок в точности соответствует увиденному, умозрительному, задуманному. Эти рисунки воскрешали образы тех, о ком Пушкин думал и вспоминал. Портреты женщин рождались под пером поэта, когда бывал он влюблён, когда муза его замолкала.

С натуры Пушкин ни рисовал почти ни когда. Подавляющее число рисунков сделано по памяти, спустя годы. Изредка в рисунках Пушкина встречаются пейзажи. Подавляющие число рисунков Пушкина – профили, головы, иногда фигуры. Он рисовал: писателей, политических деятелей, царей, декабристов, актрис (Семёнову, Колосову), друзей, родных, знакомых, женщин, которыми Пушкин увлекался и которых любил (Екатерина и Елизавета Ушаковы, Мария Раевская, Екатерина Орлова, Амалия Резнич, Воронцова, Оленина).

Миф о жене Пушкина, как о бездушной красавице, погубившей величайшего русского поэта в расцвете его творческих сил, оказался дорог многим поколениям исследователей, а вслед за ними – миллионами читающей публики. Здравый смысл в оценке её личности был утрачен давно, ещё на заре научного пушкиноведения, и многие ценители произведений Пушкина невольно перекладывали вину за безвременную его гибель на плечи Натали.

«Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив», - признавался Александр Сергеевич жене в одном из писем. И таких признаний множество. Отчего же народная молва все-таки не верит поэту? Почему оказалось живучим мнение, подобное тому, что выразил некий стихотворец в виршах «На Н. Н. Пушкину»:

Не смыть ей горькими слезами

С себя пятна,

Не отмолиться ей мольбами

Жалка она.

Сама Наталия Николаевна не оставила ни дневников, ни воспоминаний. «Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца», - утверждала она. Дочь Наталии Николаевны, Александра Арапова, писала: «Она была христианка в полном смысле этого слова. Грубые нападки, язвительные уколы уязвляли неповинное сердце, но горький протест или ропот возмущения никогда не срывался с её уст». От природы Наталия Николаевна была молчалива и весьма сдержана в проявлении своих чувств, что особенно понравилось Пушкину. Итак, правильные выводы о её уме и характере сделать было непросто. Действительно, кто из современников, встречаясь с модной, признанной красавицей обеих столиц Натали, попытался по-настоящему заглянуть в глубину её души? Кто, вспоминая о ней, по достоинству оценил то величайшее терпение и смирение, с которыми она принимала все удары судьбы?. Лишь не многие избранные, к которым, несомненно, принадлежал Пушкин. Он писал жене: «а душу твою люблю больше твоего лица». Однако исследователей привлекала первая часть этой фразы: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя?. » Им казалось, что «душа» Наталии Николаевны является плодом воображения поэта.

Красота Наталии Николаевны была необыкновенна. Эта женщина вызывала к себе чрезвычайный интерес, где бы она ни появлялась. При дворе царя Натали могла бы иметь огромное влияние, стать вершительницей судеб. Но благородная и возвышенная душа её была чужда честолюбию и праздной суете. Мнение легкомысленной толпы восторжествовало над истинной, загнав произошедшую трагедию в банальную схему. Красавица Наталия Николаевна обожала светскую жизнь, желала блистать на балах, имела огромный успех в свете, без удержу кокетничала, играла чужими чувствами и доигралась до того, что «погиб поэт, невольник чести».

Так ещё при жизни своей «мадонна» Пушкина превратилась в бездушную кокетку. А поскольку Наталия Николаевна не сделала попытки громогласно защитить себя от нападок толпы, то досужие вымыслы, в конце концов, породили стойкий миф.

Я попытаюсь разрушить этот миф, насколько это возможно теперь. И попробую воссоздать картину жизни Наталии Николаевны Гончаровой – Пушкиной - Ланской. Украсив её портретом галерею замечательнейших женщин той эпохи, почерпну из её биографии уроки стойкости, терпения и любви, в которых мы нуждаемся всё более и более.

Ветреность была главным, основным свойством характера Пушкина. Он имел от природы душу благородную, любящую и добрую. Ветреность препятствовала ему сделаться человеком нравственным, и от этой же ветрености пороки не глубоко пускали корни в его сердце. Трудно сказать, насколько глубоко на самом деле пустили корни эти пороки в сердце Пушкина. Но несомненно, что Наталия Ивановна Гончарова, сама пережившая на своём недолгом веку немало трагедий, не могла согласиться с тем, чтобы будущий муж её дочери – красавицы стал бы собирать «опыты» с её юной жизни.

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль, зачем судьбою тайною

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?.

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучной жизни.

Это стихотворение Пушкин написал в день своего двадцатилетия. Материнское сердце Наталии Ивановны подсказывало, что маловероятно счастье девушки воспитанной в старой религиозности, с таким человеком широко известным «свободолюбивых» взглядов. Если жизнь для поэта «дар случайный и напрасный», то и семья станет для него обузой. Не символично ли, что именно накануне свадьбы митрополит Московский Филарет ответил на его «дар напрасный», переиначив его же стихи, заключив в них истинный смысл:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от бога нам дана,

Не без воли бога тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

С прекрасным образом той, которая вытеснила все его прежние привязанности, он уехал на Кавказ, получив уклончивый ответ на своё сватовство. Мысли его печальны, и они вылились в печальные строки:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой одной тобой Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит – оттого,

Что не любить оно не может.

Стихи эти вдохновлены большим и глубоким чувством. «Тобой, одной тобой» - в этих словах избранность этого нового состояния поклонения и любви.

Но его идеал был неоднозначен. С одной стороны, «чистейшей прелести, чистейший образец», который посылала ему судьба, с другой – возникли надежды на жизнь более спокойную, полную тихих семейных радостей:

Мой идеал теперь – хозяйка,

Мои желания – покой

Как бы то ни было, но Наталия Ивановна, к счастью, не отвергала навсегда руку искателя сердца её дочери: поэта гениального, но опального, душу благородную, но развращённую пороками. Нужно было время, чтобы понять, куда в действительности склонится сердце поэта. Ему, пожалуй, и самому было ещё не ясно, к какому берегу прибиться. Ещё до женитьбы Пушкина с Наталией Николаевной Гончаровой был написан сонет «Мадонна», посвящённый невесте. Дерзнув сравнить Натали с мадонной, Пушкин тем самым хотел представить превосходную, по его мнению, степень добродетели невесты, желая каждодневно иметь дома свою «домашнюю мадонну» - пример несравненной красоты, чистоты, терпения и смирения.

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моём, средь медленных трудов,

Одной картиной я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш Божественный Спаситель-

Она с величием, он с разумом в очах-

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Один, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Пушкин своим гениальным чутьём уловил в Натали то непостижимо прекрасное – молодость, невинность и красоту в чудной гармонии с прекрасным воспитанием и скромностью. Откуда только взялось это сокровище! Девушка, принадлежащая к аристократическому кругу, но не заражённая его надменностью и тщеславием, поистине бутон белой лилии. Именно с ней захотелось семейного счастья, дома, как у всех, наполненного детьми и тихими радостями.

Действительно поразительная была пара. Тонкая, высокая, стройная, очень красивая девушка с кратким, застенчивым и меланхолическим выражением лица и «потомок негров безобразный», поэт. Она была прекрасна, это бесспорно, но только красивая внешность не привлекала бы поэта.

Красавица Натали была всеми признанная, но и в её внешности недоброжелатели находили изъяны. Ей приписывали чувства, которых Натали не испытывала, и переживания, совершенно чуждые её кроткому нраву.

Потребовались два года, чтобы Пушкин вполне сознательно выбрал свою суженную, с которой он ступил на корму семейного корабля, дабы плыть на нём по бурному житейскому морю.

Впоследствии Пушкин не разочаровался в своей жене. «Жёнка моя прелесть не по одной наружности», - пишет он своему другу Плетнёву вскоре после свадьбы.

Пушкин любил, чтобы и другие, особенно близкие ему люди, восхищались его женой. И они, думается, искренне разделяли его мнение, особенно касающееся наружности Натали и её милого характера.

Порой полагают, что в поисках своего идеала А. С. Пушкин пленился лишь совершенством внешнего облика Наталии Николаевны Гончаровой. Это не совсем верно. Ведь в то время и кроме неё было немало красавиц.

Но не только прелесть Гончаровой заставила поэта полюбить её так, как он никого и никогда не любил. Замечательные душевные качества соответствовали её красоте.

Воспеть красоту Наталии Гончаровой выпало на долю молодого портретиста Владимира Ивановича Гау. Он находился в расцвете своего дарования, и весь свой восторг художника вложил в создание акварельных портретов прекрасной женщины, красота которой воплощала идеал Академии – античную статую или Мадонну Рафаэля.

У Наталии Николаевны на всех портретах Гау задумчивое лицо с той печалью отрешённости, красоты и тайного страдания, которую отмечали в ней многие после смерти Пушкина.

Существует ещё два портрета Наталии Николаевны, выполненные накануне ее свадьбы с П. П. Ланским. Один – акварель английского художника Томаса Райта, другой – художника-любителя Н. П. Ланского (племянника П. П. Ланского).

На обоих портретах она изображена в профиль. На портрете Райта лицо грустное, но целеустремлённое, его выражение говорит о наличии характера, готового собраться и победить в решающий час. Художник подметил её внутреннее напряжение и передал его в беспокойно вьющихся локонах, в насыщенном красно-фиолетовом цвете платья. И если на портрете Райта чувствуется готовность к важному шагу, то женщина с лицом камеи у Н. П. Ланского уже спокойна, она решилась, и для неё начинается новая жизнь. Исследователи жизни и творчества Пушкина находят всё больше материалов, подтверждающих его слова о своей жене: «Гляделась ли ты в зеркало, и утвердилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, - и душу твою я люблю ещё больше твоего лица». Действительно, у неё было много достоинств – доброта, душевная простота, искренность и практичный ум. Всё это впоследствии должно было получить своё развитие.

Итак, портрет Наталии Николаевны украшает галерею замечательных женщин той эпохи и вымышленный альбом. Из её биографии мы можем почерпнуть уроки самоотверженности и стойкости, терпения и любви, в которых мы нуждаемся, всё более и более Конечно, о Наталии Гончаровой можно было бы ещё много рассказывать, размышлять, но я думаю, что основные выводы уже сделаны. Поэтому давайте листать наш альбом дальше.

Многих красавиц поэт обессмертил в своих стихах, но на долю Софи Пушкиной не выпало не одного стихотворения, хотя Пушкин хотел на ней жениться. Может, это объясняется тем, что скоро у поэта появился новый предмет для поклонения. Зимой 1826/27 года С. А. Соболевский представил Пушкину на балу свою дальнюю родственницу Екатерину Ушакову и вскоре привёз поэта в дом Ушаковых на Пресне, который славился своим гостеприимством. В последующие четыре года, вплоть до самой помолвки с Гончаровой, семья Ушаковых стала для него одной из самых близких в Москве.

Из двух сестёр Ушаковых младшая, Елизавета, была влюблена в доброго знакомого Пушкина С. Д. Киселёва, за которого в последствии и вышла замуж. Таким образом, с Елизаветой романа быть не могло. Он заинтересовался старшей – Екатериной Ушаковой. Зима того же года была счастливейшей в жизни Екатерины Ушаковой. Пушкин ездил, чуть ли не каждый день, они вслух читали стихи, слушали музыку, дурачились и заполняли различными бесконечными карикатурами и стихотворными записями девические альбомы Екатерины и Елизаветы Ушаковых.

Впоследствии, когда Екатерина Николаевна Ушакова сделалась госпожой Наумовой, молодой муж, сильно ревнуя жену к её прошлому, уничтожил браслет, подаренный ей поэтом, и сжёг все её альбомы. Зато альбомы её сестры Елизаветы Николаевны благополучно сохранился. Он особенно любопытен, ибо именно в нём сохранились многочисленные карикатуры, изображающие Пушкина, А. А. Оленину и барышень Ушаковых, находится знаменитый « Донжуанский список », в который поэт внёс имена любимых им женщин. Этот шутливый список завершался именем «Наталия». Будущая жена поэта, согласно этому списку, его «113 любовь». Список был составлен в 1829 – 1830 годах, а в 1827 году влюблённая в Пушкина Екатерина Ушакова терпеливо ожидала от него предложения. Но в мае он уехал из Москвы, думая, что ненадолго, а получилось – на полтора года. Перед отъездом Пушкин написал у неё в альбоме стихотворение, в котором он выразил надежду, что вернётся таким же, каким уезжает.

В отдалении от вас

С вами буду не разлучен,

Томных уст и томных глаз

Буду памятью разлучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, -

Вы ж вздохнёте ли по мне,

Если буду я повешен?

Пушкин в конце 1828 года вернулся в Москву возобновить свои ухаживания за Екатериной Ушаковой. Но Екатерина была уже помолвлена, и Пушкин попросил у Н. В. Ушакова (отца невесты) расстроить свадьбу. Поэтому Пушкин снова стал другом дома Ушаковых. Екатерина Николаевна вновь стала надеяться. В ее альбоме появились карикатуры на Оленину. И вдруг перед новым, 1829 годом на рождественском балу Пушкин снова встретил свою настоящую любовь – Натали, чьё имя пророчески поместил самым последним в «Донжуанском списке»

В альбоме Ушаковой появился новый персонаж, взоры Пушкина и его протянутая рука, держащая письмо. Рядом приписка: «Карс, Карс, брат! Брат, Карс!». Та же особа нарисована на другой картинке под подписью: « О горе мне! Карс! Прощай, бел свет! Умру!». Эти горестные возгласы сёстры Ушаковы как бы вложили в уста терзаемого муками неразделённой любви Пушкина. Карс – название непреступной турецкой крепости.

Екатерина и Елизавета Ушаковы были одним из примеров женщин XIX века. Их образы раскрываются как образы милых, прекрасных, обаятельных женщин.

А мы листаем наш альбом дальше. На следующей странице мы видим Фрейлину императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I. Со времён службы при дворе осталось несколько альбомов с акварельными портретами, исполненными талантливой ученицей А. П. Брюллова. Бакунина была необыкновенной светской дамой, она имела талант и красоту, которую ценили многие.

В эту девушку были влюблены многие лицеисты пушкинского выпуска и, прежде всего, сам будущий великий поэт России. Легко представить себе эту юную особу, которую рисовали и писали многие художники. Бакунина долгое время продолжала оставаться предметом вдохновения многих поэтов и художников.

Очень интересен рисунок карандашом О. А. Кипренского. Портрет, созданный в 1813 году представляет собой лёгкий набросок, в котором художник проявил себя виртуозом. Екатерина Бакунина изображена в профиль, с небрежно причесанными, заколотыми кверху и перевязанными лентой волосами. Лицо нежное и задумчивое. Чуть вздёрнутый носик и мечтательные глаза Она находится как бы наедине с собой, погружаясь в неясные мечты юности. Это типичный камерный, интимный портрет, который отличает виртуозное мастерство, доносящее до нас «черты живые, вдохновляющие и художников и поэтов».

В 1815 году Пушкин пишет послание «К живописцу» (ей было посвящено более 20 стихотворений), которое было положено на ноты Н. А. Римским-Корсаковым. В нём была описана его первая «лицейская любовь» к Катеньке Бакуниной.

Дитя харит и вдохновенья,

В порыве пламенной души,

Небрежной кистью наслажденья

Мне друга сердца напиши;

Красу невинности прелестной,

Надежды милые черты,

Улыбку радости небесной

И взоры самой красоты.

Одним из мастеров акварельного женского портрета был Пётр Фёдорович Соколов. Творившийся в пору расцвета пушкинской эпохи, Соколов создал целую галерею портретов замечательных людей своего времени. Художник избегает подробной детализации в рисунке и многоцветия в колорите, подбирая красочные полутона. Тонкость и поэтичность женских изображений у Соколова соседствуют с интеллектуальностью образов. В рисованном портрете Бакуниной (1816 года) изображена милая девушка, которая знает, что нравится многим. Она играет со статуэткой амура, думая, быть может, о тех, кто сражён его стрелой. Работа исполнена в технике итальянского карандаша, в которой художник достигает мягкой выразительности, живописности изображения, естественности в передаче характера модели.

Кроме всего прочего, Бакунина хорошо рисовала и оставила автопортрет (1816 г. ) который выполнен итальянским карандашом в строгой академической манере, очень тщательно. Мы видим перед собой красивую молодую девушку, с нежной, милой улыбкой, серьезными глазами и задумчивым лицом. В этом портрете Бакунина предстаёт перед нами с очень простой, проникновенной душой, от неё веет спокойствием, внутренней чистотой.

29 ноября 1815 года Пушкин писал в дневнике:

Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,

Отрадой тихою, восторгом упивался,

И где веселья быстрый день?

Промчался лётом сновиденья,

Увяла прелесть наслажденья,

И снова вкруг меня угрюмой скуки тень.

«Я щастлив был, нет, я вчера не был щастлив, поутру я мучился ожиданием, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу, её не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!. »

Он пел любовь, он был печален глас.

Увы, он знал любви одну лишь муку!

Жуковский

«Как она мила была, как чёрное платье пристало к милой Бакуниной!»

«Но я не видел её восемнадцать часов, ах!»

«Какое положение, какая мука! Но я был счастлив, пять минут».

В строфе, не вошедшей в окончательный текст «Евгения Онегина», Пушкин впоследствии так вспоминал эту любовь:

Когда в забвенье перед классом

Порой терял я взор и слух,

И говорить старался басом,

И стриг над губой первый пух,

В те дни. В те дни, когда впервые

Заметил я черты живые

Прелестной девы, и любовь

Младую взволновала кровь,

И я, тоскуя безмятежно,

Томясь обманом пылких снов,

Везде искал её следов,

Об ней задумывался нежно,

Весь день минутной встречи ждал

И счастье тайных мук узнал

Это была первая робкая и стыдливая юношеская любовь – с «безмятежной тоской», со «счастьем тайных мук», с радостью на долгие дни от мимолётной встречи или приветливой улыбки. Любовь эта отразилась в целом ряде лицейских стихотворений Пушкина, - отразилась ещё в условных, подражательно - романтических тонах, сильно преувеличивавших подлинные чувства:

Перед собой одну печаль я вижу:

Мне скучен мир, мне страшен дневный свет,

Иду в леса, в которых жизни нет,

Где мёртвый мрак: я радость ненавижу;

Во мне застыл её минутный след.

Опали вы, листы вчерашней розы,

Не зацвели до завтрашних лучей!

Умчались вы, дни радости моей!

Умчались вы, - невольно льются слёзы,

И вяну я на тёмном утре дней.

Осенью Бакунина уехала на зиму из Царского Села в Петербург:

Уж нет её. Я был у берегов,

Где милая ходила в вечер ясный;

У берега на зелени лугов

Я не нашёл чуть видимых следов,

Нигде не встретил я прекрасной

Уж нет её. До сладостной весны

Простился я с блаженством и с душою

Одну тебя везде воспоминаю,

Одну тебя в неверном вижу сне:

Задумаюсь, - невольно призываю,

Заслушаюсь, - твой голос слышен мне

Пушкин действительно любил ее. Безусловно, сердце и необыкновенная душа Пушкина не могли отдать предпочтение девушке недостойной. Это ещё раз доказывает удивительную красоту Бакуниной, как внешнюю, так и внутреннюю.

Портреты кисти П. Ф. Соколова, написанные в конце 1820х – начале 1830х годов, говорят о том, что с годами Бакунина стала ещё очаровательнее. Очень интересен по образу и по высоте художественного мастерства «Портрет фрейлины Е. П. Бакуниной» (1828 года). Всматриваясь в этот портрет, становятся понятны чувства восхищения Пушкина к Бакуниной.

Нежнейшими касаниями кисти Соколов моделирует её лицо. Для него женская красота – в обаянии ума, изысканности, врожденном изяществе. И все эти черты он увидел у Екатерины Бакуниной.

Бакунина, слегка склонив голову, смотрит прямо на зрителя. Удивительно нежны и кротки её большие светлые глаза, взгляд её передан художником с большим чувством. С чувством и анатомической правильностью, но вместе с тем очень осторожно, ненавязчиво охарактеризована объёмность форм человеческого тела. Светлые краски акварели, построенной на сочетании нежно-голубых, летающих на стройной шее и обнаженных плечах, с тёплыми розоватыми тонами её кожи и тусклым красным цветом платья, лёгкость совершенно прозрачного мазка акварели, точно передан эффект прозрачного шарфа, сквозь который слегка просвечивает шёлк платья, - всё это придаёт облику Бакуниной изящество, воздушность, особое очарование, нарушаемое лишь несколько натянутой улыбкой. В этом миниатюрном женском портрете создан образ, близкий одному из редких и замечательных женских образов зрелой пушкинской поэзии – «чистому божеству», женщине, наделённой в противоположность холодным, равнодушным светским красавицам, «презрительным Цирцеям», прекрасной, нежной душой, к которой обращается человек в минуту душевной тревоги.

Листаем наш альбом дальше. Следующей в этой галерее женских образов стала девушка, которая так же оставила свой след в жизни Пушкина. Её имя слышал каждый. Вся её судьба тесно связана с жизнью Пушкина, она явилась его вдохновительницей, символом красоты и, наконец, просто другом.

В 1834 году, тридцати девяти лет, Бакунина вышла замуж за сорокадвухлетнего тверского помещика, капитана в отставке, А. А. Полторацкого, двоюродного брата Анны Петровны Керн.

Её имя – это имя женщины, вдохновившей его на бессмертное стихотворение «Я помню чудное мгновенье». Эти строчки посвящены яркой представительнице века Золотого - Анне Петровне Керн. Более полутора столетий любители поэзии восхищаются этим изумительным стихотворением. Его можно читать бесконечно: в нём слышится нежная возвышенная музыка и ощущается сильное романтическое чувство:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолётное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадёжной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный,

И снились милые черты.

Имя этой женщины, которая нашла место на страницах нашего альбома, наверное, слышал каждый. Вся её жизнь тесно связана с именем Пушкина. Судьба А. П. Керн могла бы стать основой сюжета для интересного романа. Её жизнь – трудная, полная превратностей и лишений, едва ли не трагическая. И в тоже время она удивительно насыщена значительными событиями и переживаниями, яркими впечатлениями, богатыми, разнообразными духовными интересами – всем тем, что дало ей многолетнее общение с людьми примечательными.

Дочь помещика Петра Марковича Полторацкого и его жены Екатерины Ивановны, урождённой Вульф. Девические годы провела преимущественно на Украине, в Лубнах, где отец её был уездным маршалом (предводителем) дворянства. Там же, когда ей не было ещё семнадцати лет, отец выдал её за 52-летнего начальника дивизии, генерала Ермолая Фёдоровича Керна, грубого, взбалмошного и малообразованного солдафона. Жизнь молодой женщины была тяжела и печальна.

Весной 1819 года муж приехал с ней в Петербург хлопотать по поводу служебных неприятностей. В доме президента Академии Художеств А. Н. Оленина, женатого на её родной тётке, Елизавете Марковне Полторацкой, г-жа Керн впервые встретилась с девятнадцатилетним Пушкиным. На Пушкина, как на поэта, она не обратила никакого внимания. Вероятно, в то время она его и не знала.

Анна Петровна уехала из Петербурга. Пушкин держался с ней развязанным мальчишкой, но в душе его глубоко залегло впечатление от её сверкающей красоты, девической чистоты её облика и какой-то затаённой грусти: как будто что-то тяжёлым крестом давило на неё.

Он не ошибся: тяжёлым крестом на неё давила жизнь с мужем, смявшая всю её душу. Анна Петровна его не выносила. В 1820 году живя с мужем в Пскове, она писала в дневнике: «Его не возможно любить, мне не дано даже утешения уважать его; скажу прямо, - я почти ненавижу его. Мне ад был бы лучше рая, если бы в раю мне пришлось быть вместе с ним».

В июне1825 года Анна Петровна приехала в Тригорское к тётушке своей П. А. Осиповой; она направлялась в Ригу мириться с мужем, где и встретила Пушкина. Госпожа Керн произвела на Пушкина очень сильное впечатление, - «глубокое и мучительное», как он ей писал впоследствии. Она была в полном расцвете своей блистательной красоты, окружена раздражающей атмосферой выбившейся на свободу, рвущейся к любви женщины. Прекрасные глаза её смотрели с «терзающим и сладостным взглядом», она кружила голову и Пушкину. Но в глазах по - прежнему была тайная грусть, а в манере держаться – странная, чисто девическая застенчивость. Пушкина целиком захватила любовь к ней. Любовь была, как налетевший горячий вихрь, - сложная, с самыми противоположными переживаниями. Пушкин никак не мог найти с Анной Петровной ровного, определённого тона. Он нервничал, был то робок, то шумно весел, то грустен, то бесконечно любезен, то томительно скучен. Все дни он проводил в Тригорском. Слушал с восхищением, как Анна Петровна пела венецианскую баркаролу, читал для неё недавно написанных своих «Цыган», смотрел, подавляя ревность, как за красавицей ухаживал Алексей Вульф. Пришёл последний вечер. На прощание Пушкин поднёс Анне Петровне экземпляр второй главы «Евгения Онегина». В неразрезанных листах книги Анна Петровна нашла сложенный вчетверо листок почтовой бумаги с самыми восхитительными стихами «Я помню чудное мгновенье».

Между Пушкиным и Анной Петровной началась переписка. Пушкин засыпал красавицу страстными, совершенно сумасшедшими письмами. «Теперь ночь, и ваш образ стоит передо мной, полный грусти и сладострастной неги, - я будто вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста». Но, увы! Из принимавшего поклонение славного поэта Пушкину пришлось превратиться в поклонника – неудачника. Анна Петровна восхищалась его стихами, но всю страсть свою отдала кузену – студенту Алексею Вульфу.

1 февраля 1837 года Анна Петровна плакала в тёмном углу Конюшенной церкви на отпевании убитого поэта. И потом много лет ревностно хранила всё, что хоть в какой-то степени было связано с его памятью – от стихов и писем к ней до маленькой подножной скамеечки, на которой ему случалось сидеть в его доме. И чем дальше уходила в прошлое эпоха их знакомства, тем сильнее чувствовала Анна Петровна, как щедро была она одарена судьбой, которая на жизненном пути свела её с Пушкиным.

Трудна была дальнейшая жизнь Анны Керн. Большое счастье пришло, когда ей уже минуло 40 лет. В 1842 году она выходит замуж за А. В. Маркова-Виноградского. Они были счастливы оба и всегда вместе вспоминали о необыкновенном прошлом её, о тех интересных людях, которых она встречала в свои молодые годы.

В 1879 году Анна Петровна скончалась. Была весенняя распутница, гроб не удалось довести до Прямухина, имения Бакуниных. Её похоронили у дороги, на маленьком погосте деревни Прукля, близ Торжка. Существует легенда, что гроб её повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву.

Остаётся память. Портретов А. Керн известно мало. На миниатюре 1840-х годов у Анны Керн приятное, чисто русское лицо, красивые глаза и весь облик мягкий и женственный. Лицо печально, она уже немало пережила.

В 1840 году её портрет написал крепостной художник А. А. Арефов–Багаев. Она изображена в домашней обстановке, и художник сумел уловить присущее Анне Петровне наивное очарование. И черты её отличаются какой-то незаурядностью и необыкновенной красотой.

На другой более ранней миниатюре 1820 – 1830 годов Анна Керн излучает молодость, силу. В глазах её проглядывают озорные огоньки. У ног этой женщины стоит немало поклонников, она уверена в себе. Но лицо её так же привлекает некоторой детской наивностью, приятная полуулыбка играет на лице. Художник показал образец обаяния и чистоты. Такова она, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке.

А. П. Керн стала для поклонников пушкинской поэзии почти женщиной – легендой. На знаменитое стихотворение «Я помню чудное мгновенье. » М. И. Глинка написал нежный романс. И, может быть, сочиняя музыку, композитор тихонько напевал:

И сердце бьётся в упоенье.

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слёзы, и любовь.

Вот и подошёл к концу наш альбом, закрылась его последняя страница. Мы увидели, что женщина явилась носительницей положительного начала в русской жизни, ей удалось сохранить свою душу в чистоте и незапятнанности. И как сказал Пушкин: «В самые мрачные времена она – чистейшей прелести чистейший образец».

Из века в век женщины неизменно вдохновляют поэтов, художников и музыкантов на создание величайших произведений искусства. Всё это разные женщины, но есть нечто объединяющее их, - в каждой из этих женщин живёт загадка. Загадка их красоты, женственности, обаяния. Минувший XIX век – яркая страница в истории отечественной словесности и изобразительного искусства. Особой выразительностью в этих областях искусства выделяются образы женщин. Они вдохновляли поэтов и художников, становясь бессмертными, - М. Протасова, А. Воейкова, С. Пономарёва, Н. Гончарова, А. Керн, Е. Бакунина, Екатерина Ушакова и спустя два века, так хоче5тся заглянуть в закоулки сердца и распутать нить лабиринта, чтобы хоть чуть-чуть приоткрыть занавес в прошлое, которое продолжает волновать нас и теперь. Стихи В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Дельвига и других, их письма и высказывания, дополненные камерными портретами О. А. Кипренского, К. П. Брюллова, П. Ф. Соколова, И. Гау и других художников, помогают воссозданию образов тех, кто их вдохновлял. Перед нами раскрывается и оживает давно ушедшая эпоха.

Итак, прослеживается синтез поэзии и изобразительного искусства в поисках идеала современницы. Особенно отчётливо это выделяется в ранней поэзии А. С. Пушкина. Маша Протасова, Сашенька Воейкова, Наталия Гончарова и Катенька Бакунина дают представление о нравственном идеале женщины у романтиков. Все чувства героинь направлены к доброму началу, терпению и любви к ближнему. Женщины стремятся к гармонии в мире чувств, но сталкиваются с противоречиями. Действительность противостоит их идеалам. Новое романтическое направление в искусстве создало тип творческой женщины, разносторонне образованной и талантливой.

В первой третьи XIX века основным призванием для большинства женщин оставалась «наука страсти нежной». Умение любить представлялась им смыслом бытия (А. П. Керн). Требование «свободы любви, пренебрежение к общественным понятиям губит репутацию женщины и делает её, по меткому замечанию Пушкина «беззаконной кокеткой». Эта тема находит своё отражение пушкинского круга – Дельвига, Баратынского и других.

Героини XIX века интересны не только своими нравственными достоинствами, но, и прежде всего значением в культурной жизни своего времени, живым сочувствием к одарённым писателям, художникам, умением понять и оценить творческие муки, собственной увлечённостью искусства.

Все эти женщины очень разные, роднит их только одно – красота успех в обществе. Можно увидеть, что поиск нравственного совершенства всё более заменяется восхвалением красоты, иногда талантов.

Поэзия и живопись XIX века отошли от поисков идеала. В бледных красивых лицах преобладают аристократическая надменность и уже нет простоты и сердечной отзывчивости, свойственной женщинам романтической эпохи первой половины XIX века.

И в заключение хотелось привести бы фразу писателя А. Бестужева-Марлинского «одна улыбка женщины, милой и просвещённой, награждает все труды и жертвы. У нас почти не существует сего очарования, и вам, прелестные мои соотечественницы, жалуются музы на вас самих: Это свидетельствует о том, какую огромную роль играли женщины в ту эпоху как вдохновительницы художников и писателей, участницы формирования их творческих судеб».