Загадка Липского

Пожалуй, самой главной достопримечательностью нашего города Абакана – главного города Республики Хакасия является коллекция каменных изваяний. Этих древних свидетельств миропонимания народов, населявших территорию Южной Сибири, в Хакасском национальном краеведческом музее так много, что, не уместившись в залах, они шагнули прямо на улицу и стоят теперь вдоль самой оживленной магистрали города, обретя здесь свое третье место.

Да, именно так – до этого стояли они гордые и беззащитные в Хакасских степях, но когда в 50-е годы началось освоение целины, их нужно было спасать и потому перевезли их в маленький дворик старого краеведческого (тогда еще Областного) музея, где сейчас журчит вода красивого фонтана, как будто и не было того музея, ни того человека, который треть своей жизни отдал спасению хакасских древностей.

ЗАГАДКА ЛИПСКОГО

Он приехал в Абакан в 1943 году. В рекомендациях профессора Института этнографии Г. Ф. Дебеца было сказано, что это крупный ученый с большим опытом экспедиционной работы, получивший хорошее образование в Петербургском университете и в Московском археологическом институте. И Альберт Николаевич Липский назначается директором краеведческого музея в Абакане.

Руководство Хакасии поставило перед ним задачу создать хороший музей с полноценной экспозицией, чтобы отразить все этапы истории. Альберт Николаевич берется за дело с присущей ему энергией и целеустремленностью. За годы работы в музее он исследует сотни древних памятников, и его археологические находки становятся основой созданной им первой экспозиции, посвященной древним культурам Среднего Енисея.

Но не все годы работал он в музее директором. В этом рекомендательном письме московского профессора не было сказано главного по тем временам и самого опасного для Обкомов партии, что он провел 5 лет в трудовых лагерях НКВД. Как только в Ленинграде стало известно, что лишенный право на выезд в крупные города, бывший политзаключенный Липский в качестве директора Хакасского Областного краеведческого музея осмелился приехать в Ленинград, да еще просить скопировать документы своих прежних экспедиций на Дальнем Востоке, хакасскому руководству было указано на упущения в кадровой политике!!! И Альберт Николаевич сразу же после возвращения в Абакан был отстранен от занимаемой должности

Хотя, впрочем, в музее его оставили – он успел развернуть археологические работы и археолог музею был нужен.

А он, углубляясь в историю Древней Хакасии, пытается уже найти нечто связывающее её с другими территориями Сибири и Дальнего Востока – уж очень глубок был след в его мыслях и сердце от работы с гольдами – нанайцами в 20-е годы на Амуре. И то, что труды его по этим народностям до сих пор хранятся в институте этнографии в отдельном фонде и ими пользуются ученые (хоть и без ссылок на авторов), до самой его кончины вселяло надежду, что когда-нибудь они будут изданы с именами Липского А. Н. и его жены Н. А. Вальронд – Липской. Слишком дорогую цену он заплатил за первую свою любовь – науку ЭТНОГРАФИЮ.

В памяти абаканцев он остался коренастым, по военному подтянутым, с твердым суровым взглядом и густой шевелюрой седых волос

Занимался спасением изваяний, проводил раскопки – а что за душой – как узнаешь, пожимали плечами горожане, по-сибирски принимая всех в те годы.

Пожалуй, впервые только летом 1952 бывший исследователь этнографии и антропологии народов Амура, бывший научный сотрудник Ленинградского института ВЧК-НКВД, бывший узник его лагерей смог открыться С. Н. Вайнштейну – теперь известному ученому, а тогда выпускнику МГУ, ехавшему в Туву по распределению и в Абаканском музее познакомившемуся с Липским.

И благодаря этому рассказу от первого лица можно хоть что-то понять в судьбе человека, сохранившего собой времена и народы, человека, так много сделавшего для маленькой Хакасии и так больно испытавшего на себе историю большой страны.

Он родился 30 августа 1890 г. В Могилевской губернии. Мать его – Куренкова – повторила участь многих красивых белорусских девушек – служанок, а польский магнат Липский, как и полагалось в таких случаях, никогда не поинтересовался судьбой своего незаконнорожденного сына.

Хотя мать дала Альберту дворянскую отцовскую фамилию, он часто подписывался свои статьи «Куренков» - в благодарность матери за то, что она старалась дать ему образование (хотя как раз этот факт наличия двух фамилий станет позже одним из аргументов доноса в 30-е годы).

Но ученым этнографом, антропологом, как Миклухо-Маклай, решил стать Альберт еще в гимназии. А в 1905 г. , оказавшись свидетелем кровавой трагедии в Петербурге, осознал, что придется заниматься не только этнографией, но и «сражаться за будущее страны, которая была для многих народов тюрьмой. Унизительная черта оседлости для евреев, еврейские погромы, народы Сибири, которым по существу насильственно навязали чуждые им православие, лишая их многовековых традиций».

Навряд ли так перечислял проблемы юный студент, но в 1953 году в Абакане своему молодому коллеге он высказывал понимание этнографии именно так – уже на шестом своем десятке после сталинских лагерей.

Сидел как раз за то, что «способствовал восстановлению старого обычая изготовления фаня – души умершего родственника, за то, что, киносъемками шаманских действий и увозом для съемки подлинного шамана способствовал возрождению шаманизма, практиковал изучение и киносъемку пережитков социального строя», т. е. попросту (не так как писалось в документах ареста, а как было на самом деле), занимался этнографией и антропологией.

За 5 лет в лагерях понял, что эти науки о человеке и народах могут быть подчинены политике, а система может сломать ученого.

Его ломала тоже. В 20-е годы занимался проблемами религиозно-психологическими аспектами духовной культуры народов Амура, на первом съезде туземных народов Дальневосточного округа выступал за манчьжуро-тунгусские племена в должности ученого секретаря Дальневосточного краевого комитета народностей севера. Помогая подопечным туземцам, а в 30 году стал штатным сотрудником ВЧК-ОГПУ и совмещал уже не науку с жизнью, а учебу в Комвузе оперативной контрразведывательной работой и даже получил от наркома именного чекиста. В 1938 году не смотря на почести, его зверски избивали такие же чекисты. И после унизительных пыток, когда нельзя было не подписать бумаги, после изнурительных работ на лесоповале, когда только мертвецкий сон спасал от усталости, после отлучения от научной работы в родном институте, где в блокаду умерла любимая жена прямо за рабочим столом над их общими архивами, после всего этого Альберт Николаевич продолжал заниматься наукой и его дорогая этнография помогала ему в изучении археологии Хакасии.

При анализе погребального обряда афанасьевской культуры (III-II тыс. до н. э. ) в Хакасии Липский обнаруживает, что эти могилы такие же, как у нанайцев и других народов Амура. В более раннюю эпоху какую-то часть членов своего рода хоронили в самом жилище. «Нечто подобное, - писал Липский, - нам известно из быта амурских ненцев и их рассказам о недалеком прошлом: умершего старейшего члена, положенного в массивный деревянный гроб, оставляли в том же жилище, в котором он жил. Гроб ставился на то де место, какое покойник занимал в жилье при жизни или же на помосте среди жилища. Позже или одновременно с этим типом погребения стали строить специальные, несколько выше человеческого роста домики мертвых».

Опираясь на материалы по этнографии хакасов и особенно народов Амура, он приходит к выводу, что погребальные таштыкские маски (II в. до н. э. – IV в. н. э. ) были нужны не только для сохранения душ умерших, но и для защиты интересов своего рода, в том числе отправляемого в загробный мир родового имущества. Липский дает свою оригинальную трактовку других погребальных обычаев племен, населявших в древности Хакасию, и подтверждает мнение о взаимодействии в прошлом угорских и тунгусо-манчжурских народностей.

Исследуя карасукские погребения эпохи бронзы (конец II – начало I тыс. до н. э. ), Липский делает выводы о смешанности населения Минусинской котловины в гунно - сарматское время.

В 50-60 годы он настойчиво искал в хакасских степях уникальные стелы, свозил их в музей и изучал эти высокие, обработанные рукой древнего человека камни. Теперь уже новые, другие поколения исследователей утверждают, что магическую исцеляющую силу некоторым из них давал не материал и не изображения таинственных личин на них, а само гепатогенное место, где они стояли.

А в то время Липский изучал только то, на что обращали внимание еще путешественники XVIII века Д. Г. Мессершмидт, П. С. Паллас, И. Г. Гмелин и именно Липский впервые сосредоточил усилия по сбору и изучению этих загадочных стел, создав целую галерею во дворе музея. Это самое большое в нашей стране собрание подобных памятников и даже в Эрмитаже их меньше, потому эта галерея, по мнению известного археолога Э. Б. Вадецкой является гордостью отечественной науки, т. к. по своим художественным качествам хакасские изваяния превосходят всемирно известные с острова Пасхи и старше тех на 2000 лет. «Этому уникальному собранию сибирских идолов мы обязаны страстной и неумолимой увлеченностью Липского», - писала Э. Б. Вадецкая.

В 1957 году Липский заинтересовался одной стелой с изображением шамана с птичьей головой. «Правая фигура до поразительности похожа на древнегреческого ибиса - коршунообразная голова на человеческом туловище, голова в профиль, а плечи раздвинуты. Говорить о какой-то связи этой фигуры с ибисом египетским рискованно, но несколько похожее я находил в гольдской этнографии».

Липский вспоминает свидетельство других ученых о похожих изображениях птицевидного человека – образной фигуры из железа на костюме тувинского шамана. Тогда же Липский, подробно описав ибисоподобное изображение, добавил: «Понимаю, конечно, что в известной степени дико думать о какой-то культурной связи Древнего царства Египта с Енисеем, но череп негроида в карасукском погребении в устье реки Абакан я нашел!».

Альберт Николаевич, кажется, прошел пешком всю Хакасию. Он провел раскопки более 60 курганов, 20 могильников и более 40 могил, обнаружил более 20 плит с рисунками, изучил многие петроглифы, вывез из степи более 40 изваяний, тем самым, сохранив их для Хакасии, да нет, пожалуй, всё это ценности мировой культуры. А Липский, несмотря на нехватку средств, искал, искал новые памятники, публиковал статьи, готовил листовки, плакаты, читал лекции, проводил паспортизацию памятников.

Он как будто опережал время и продиктовывал Совету Министров РСФСР в 1965 «Постановление об охране памятников», и когда в Хакасии было создано отделение Всероссийского общества охраны памятников, среди двадцати пяти его членов, он стал инспектором по охране археологических памятников, а в действительности самым опытным и подготовленным экспертом, по-прежнему убежденным, что этнография должна широко привлекаться для интерпретации археологических памятников.

С ним теперь считались, его уважали и за заслуги и за то, что в 1955 году Постановлением Дальневосточного военного трибунала он был полностью реабилитирован.

В опровержение своего горестного признания, которое сделал в 1953 году все тому же Вайнштейну, что его жизнь «не лучшим образом прошедшая, кажется, завершается», в 1956 году с опозданием, из суеверных соображений («мой злой рок постоянно рядом») сообщил о, казалось бы, невероятном судьбоносном событии. Он женился на вдове своего младшего сына, погибшего на фронте. Анна Борисовна выполнила волю мужа, который просил в случае его гибели найти отца. Она нашла Липского в Абакане и осталась у него. Дочь они назвали Викторией, в честь победы, а сына, который родился, когда Липскому было почти под 70 – Сергеем. Так звали родного из солдата, соединившего своей гибелью отца и жену. Жизнь оказалась сильнее этнографических и антропологических гипотез и правил!

К 80-летию Альберту Николаевичу за его заслуги в изучении и спасении древних памятников было присвоено звание «Заслуженный работник культуры России» и даже «Правда» напечатала портрет и большую статью о нем, как о человеке, оставшимся верным своему делу.

А он просто всю жизнь старался следовать заповедям этнографа, которые запомнил еще в 20-е годы от Л. Я. Штернберга – основоположника Ленинградской этнографической школы: «Не делай себе кумира из своего народа; кто знает один народ – тот не знает ни одного; кто знает одну религию, одну культуру – не знает ни одной; не профанируй науки, не оскверняй этнографию карьеризмом; почитай великих предшественников, учителей в научной и общественной жизни, дабы и тебя чтили по заслугам твоим; не произноси ложного свидетельства на ближнего своего, на другие народы».

Но как странно распорядилась судьба с самим этнографом Липским, оставив всем вопрос: «За что?».

В возрасте 16 лет его сын Сережа «вежливый, внимательный, любивший природу, зверюшек» - повесился, не способный дать отпор хулигану. И Липский уже не смог справиться с новым горем. Четыре месяца между смертью сына и собственной с болью жил: «За всё в жизни мы когда-нибудь платим. Но не такую же несправедливую и страшную цену». Что он имел в виду?

Вода в фонтане на месте, куда свозил он изваяния, беспечно шумит, не желая отвечать, каменные стелы оглохли от шума города, наверно тоскуя в пыли по пряным запахам степи.

А самого Липского не переспросишь, и где находится его могила, горожане забыли