Образ степи в поэзии Оренбургских авторов

Природа нашего края – это прежде всего бесконечные, бескрайние степи, и неудивительно, что оренбургские авторы в своих произведениях обращаются к образу степи.

В недавно изданной книге молодого талантливого автора Людмилы Ковалевой, которая называется «Прогулки босиком», есть удивительная миниатюра «Три картины». Начинается она так:

«Если бы я умела рисовать! Если бы я вымолила у высших сил талант хотя бы на время, чтобы красками души написать то, о чем не получается рассказать словами! Ничего больше не просила бы, только успеть завершить три картины, всего три, но самые главные».

Далее автор пишет о том, какие три «самые главные» картины она бы нарисовала: сначала небо, потом портрет своей мамы, а затем

«Я нарисовала бы степь. Ту, что я знаю с рождения: лежащую под золотыми лучами до горизонта. Вывела бы каждый стебель, словно бархатного, ковыля и прорисовала бы каждое перо стрепета. Работала бы сутками, но добилась бы ощущения знойного южного ветра, ласково проводящего крылом по загорелой коже заросшего камышом озера. А закончив, я вставила бы мою картину в рамку из колосьев ржи и подарила бы ее тебе».

В этой искренней, пронзительной миниатюре автор объединяет самое близкое, самое родное, «самое главное» для каждого человека – любовь к маме и любовь к родине. А что такое родина для тех, кто родился и вырос в Оренбуржье? Это бескрайние, вольные степные просторы, напоенные знойными ароматами разнотравья.

Мы попытались проследить, как в произведениях оренбургских поэтов мыслится образ степи, как по-разному воспринимают это безграничное пространство в разное время.

В творчестве Сергея Тимофеевича Аксакова образ степи – это образ «дикого края», где природа лишена пышности, однообразна. Она вливает в душу покой, радует ощущением свободы, гармонии (не случайно сюда приезжали за исцелением):

Прощай, мое уединенье!

Благодарю за наслажденье

Природой бедною твоей

То же однообразие степного пейзажа подчеркивается в стихотворении Л. В. Исакова:

Край наш и голые степи

Старых преданий полны.

Так воспринимали степь поэты 19 века, когда, по словам литературоведа Эпштейна, «сама Россия была для русских поэтов еще чем-то чужим, эстетически неосвоенным». Часто повторяющийся в поэзии и прозе Аксакова эпитет «дикий» показывает, что это чужой мир. И в стихотворении Исакова «голые степи» оказываются за границами знакомого. Но уже тогда «чужие» степи не противопоставляются обжитому пространству, наоборот, объединяются в единое целое.

В 20 веке степь видится поэтами иначе. В поэме Николая Сергеевича Клементьева «Гвардии генерал» рождается образ степи «плодородной, суровой», где «ковыль разливается половодьем». Это пышное цветение противопоставлено войне, разрушению, поэтому так естественно звучит призыв, обращенный к степи:

Врагам на погибель, на муку, на горе,

Берите оружье, родные края!

Вставай, моя степь – разноцветное море, -

Любовь моя, кровь моя, песня моя!

В послевоенные годы ощущение внутренней свободы отражается в пейзажной лирике. Авторы поэтизируют территориальный размах Родины, и поэты Оренбуржья воспевают бескрайность степей:

Смотри: бесконечные – бесконечные

Все степи да степи бегут впереди.

В современной поэзии степь мыслится как безграничное пространство, где взгляд не встречает препятствия, и вдалеке простор, и степь, и бесконечность, которая наполняет душу тоской. Восприятие степных просторов всегда эмоционально окрашено: слышен мотив тоски, смутной тревоги, ощущается стремление понять что-то важное, недоступное, как, например, в стихотворении Трефилова «Будто заперли душу мою на засов»:

Азиатская ересь в славянской крови и тоска по просторам бескрайним, это тот вечный зов, что сильнее любви, та тревога, что мучает втайне.

«Степь печальная», «степь унылая». Необъяснимая тоска, грусть, печаль ощущается оттого, что человек не способен до конца воспринять безграничное, бесконечное величие степи:

Может быть, в тысячный вечер

Немо глазею на степь,

Может быть, тысячный ветер

Взялся над солнцем свистеть.

А это уже стихотворение Владимира Одноралова «Оренбуржье». В вводных словах «может быть» - неопределенность, мучение, желание избавиться от какой-то смуты, которая не позволяет увидеть, понять Истину. На наш взгляд, автор не случайно выбрал и глагол «глазеть»: человек бессилен вместить в свою душу бесконечный простор, гул веков, что слышится в вое ветров.

В стихотворении Г. Н. Красникова «На уральскую землю однажды ступи» мы видим, как масштабность, грандиозность степи подавляет человека как физическое существо, но одновременно возвышает как существо духовное. Путь «в этот край, в эту степь» - это путь к себе, возвращение к истокам, к началу. Глаголы, употребленные в настоящем времени, создают эффект присутствия автора, его прямого обращения к читателю. Но в этом «здесь» и «сейчас» - отзвук всех веков, воспоминания о которых хранит степь:

На ладони полынь разотри и вдохни – в горечь давних времен погружаясь все глубже, видишь – ветер гоняет колючку верблюжью, сколько долгих веков в этой гонке они!.

Образ степи традиционно связывается с образом ветра. Удалой ветер-разбойник «шумит и свистит» в стихотворении В. Ф. Наседкина «Степь». Ветер будит дремлющую в душе каждого человека тягу к освоению нового, неизведанного. В стихотворении Владимира Одноралова «над ковылем перегнутым // Ветры, как стрелы, свистят». Но ветер – это еще и символ абсолютной свободы, и поэтому лирический герой живет с ощущением, «что не было слаще // Горьких полынных ветров». Ветер – это самая подвижная, летучая, изменчивая стихия, а степь – это что-то вечное, неизменное. Слияние этих двух стихий рисует единую картину бытия, вечную в своей постоянной изменчивости, где лирический герой ощущает себя «единственным сыном земли».

Казахстанским ветром, ревущим, свистящим, бушующим, полнится степь в стихотворении Василия Николаевича Кузнецова «В моем краю». Именно обращение к образу ветра открывает мир вечного и постоянно меняющегося. В поэтических строках стихия ветра напоена духом тех времен, когда жажда завоевания, открытия новых пространств влекла племена кочевников из края в край. А потом автор из далекого исторического прошлого приходит к вечному («и так из века в век, из года в год!. »):

Трещать в мороз, в жару сгорать от зноя,

Копить пласты наречий и имен,

Служить в веках трубою вытяжною

Степных пространств

И кочевых племен! –

Вот родина моя

Степь не немая, в ней сокрыты пласты духовной истории населявших ее народов, в ней тайна веков, неразгаданная и манящая. Многоточие в конце – это знак недоговоренности, возможности продолжения текста, приглашение к размышлению.

Свободой, древней силой «дышит» степь в стихотворении В. В. Трефилова. Из «несвободы» города лирический герой бежит в простор степей, где ощущает себя «вольным сыном земли». Вид бесконечных просторов возвышает душу, окрыляет:

Кругосветных ветров тихий слышится хор, облака стынут стаей гусиной, и тщедушную грудь наполняет простор и какая-то древняя сила.

Кажется, что степные просторы – это вся Русь. Душа не стеснена никакими преградами и препятствиями, она свободна, вольна вбирать в себя опыт прошлых веков или устремляться к неизведанному:

Замирает душа от нахлынувших чувств, обретая все то, что искала.

Это мир гармонии, где человеку дана свобода, где жизнь осмысляется через мир природных явлений («Только там, на холме, одиноко, как куст, // Застываю, и горя мне мало»). Но и здесь сердце тревожит какая-то смутная тоска, древняя, как сама степь, объяснить которую никто не в силах.

В «Степных сонетах» И. А. Бехтерева степь сравнивается с океаном:

Простор и блеск. И степь, как океан,

Пуста и молчалива: без ответа

Все тонет в ней, в душистом зное лета

И так везде, до самых крайних стран!

И опять без ответа остаются все вопросы человека, который ищет Истину. Степь молчит, но душа невольно наполняется ее блеском, «скупым разнообразием картин». Поэт дает волю своему восторгу перед безграничностью степного раздолья. Степь соткана из «простора, света, дали». Чувства и мысли человека сливаются с ликующим состоянием природы. Восторг вытесняет горечь, тоску:

Душа болеть неслышно забывает –

Не жаль себя, не жаль, что ты один!

А новых бед совсем не принимает.

И право же, какая там печаль,

Когда весь мир – простор, и свет, и даль.

«Дикий край», «светлая моя сторона» - между этими двумя образами почти два века истории Оренбургского края. Изменился уклад жизни, но природа в своих основных чертах осталась неизменной. Степь по-прежнему пугает своей дикостью, манит бесконечными просторами, томит неизвестностью, пленяет блеском и разлитым в пространстве ощущением покоя. И именно такое осмысление степного пространства поэтами Оренбуржья помогает нам лучше понять свой край и принять его как «свою», «отчую» землю.